Запоздалая оттепель - Эльмира Нетесова

— Мне столько не надо! Это ж на целый год! — стряхнул оцепенение пацан.

— Тихо! Хавай молча! Не боись! Максим на стреме! Все будет на мази! А родитель возникнет, трехни, что сам заколотил. На своей мойке! Не свети ему меня. И ты, плесень, не настучи! Егорка у вас шибанутый. Ему не в больнице, в дохлятнике пахать надо. Над жмуриками выть. Им уж не подняться. К живым пускать нельзя. Он их уроет. Вон я только пасть открыл, Зинка со смеху уссалась. А он?.. Тьфу, придурок!

— Максим! Не смей при Женьке отца поганить! — вскипел Кузьма.

— Вот так? А как теща при моей дочке меня полоскала — это можно? Она и теперь спрашивает: «Папа, а тебя звать — мудак! А почему Максимом мамка кличет? Зато бабуля много твоих имен знала». Спросил дочурку, что ж бабка знала? «Кобель, алкаш, сволочь, подлец, негодяй, дурак, говно!» Короче, у меня пальцев на руках и ногах не хватило. И я Егора так не называл. А она… Дочка и теперь, случается, зовет меня к телефону так, что я по самую задницу краснею. Скажи мне, как это терпеть и глотать? Почему ты тещу не осек ни разу? — упрекнул зять.

— Прости, Максим! Не слышал никогда. Не дозволил бы, коль привелось бы…

— А Егорка слышал. И молчал. Еще и добавлял — «кретин», «дебил»…

— Максим! Прости! Не углядел! А и Егор за свое наказан! К чему былое вспоминать? Мы все нынче биты. Всяк по-своему. За свое и общее. Пора простить друг дружку.

— Не-ет, плесень! Шибко много вынес я, живя с вами. Чуть не разбили мою семью. И нынче Егорка подбивает Ольку бросить меня. А ведь не знает, с чем играет. Ее я тут же заберу. А вот Егорке башку с винтов сорву. За все разом. Паскуда он! Думает, не знаю за ним дерьма? Все помню. Однако до поры молчу. Но коль достанет, бедным будет!

— Кончай, Максим! Не заводись! Успокойся! В доме и так беда. Не добавляй горя.

— Беда прошла! Жива Зинка! Она баба здоровая, как конь! Что ей сделается? Ну, неудача случилась нынче. Через год родит. Бабе, да еще пузатой, нельзя все время зудеть про беды. Наоборот! Даже когда на душе кошки нагадили, стань перед бабой своей на уши. Успокой, рассмеши до икоты. Чтоб слезы лишь от смеха брызгали. Она и выносит, и родит нормально. И жить без страха будет, зная, что она дышит за спиной мужика! Какой для нее в сиську разобьется. Из-под земли копейку зубами достанет. Иначе он не должен детей делать и к бабе в постель лезть!

— Эх, Максим! Не всем везет!

— А ты что канючишь, старый пердун? Канаешь в цветнике, можно сказать! Вокруг тебя бабья больше, чем обезьян в цирке. И каждая старая мартышка смотрит на твой банан!

— Кончай, Максим! — невольно покраснел Кузьма, сдержав смех, рвавшийся с губ.

— Да ты Что? Ослеп? Я это враз усек! О! Если бы я там работал! Ну веселуха бы была! Всех макак — по понедельничкам, гусынь — по вторникам, телух — по средам, индюшек — по четвергам, блядей — по пятницам бы принимал. А в субботу и воскресенье бухал бы со всеми разом.

— Пороху маловато! Не хватит на всех.

— У кого? — удивился Максим. В дверях стояла Ольга. Мужик смутился, умолк. И, указав на Женьку, сказал тихо: — Харчей ему подкинул. Слышь, зайка, он на одной картохе канал. И жарил на воде!

Ольга погладила Женьку по голове, поцеловала в макушку:

— Так-то и растешь одиноко средь нас, больших дураков. Ох и больной, ох и горькой будет твоя детская память. Не приведись ей проснуться в чьей-то старости! Отрыгнутся нынешние деньки.

— Во! И я про то! Только не так культурно! Но смысл твой! — усадил жену на колени, и Кузьма увидел столько нежности и тепла в глазах Максима, что простил ему все грубости и пакости.

«А ведь любит он Ольгу. И она его… Пусть грубый, нахальный, но он ей — свой, самый родной зверюга. Зачем им мешать?» — подумал Кузьма, порадовавшись, что хоть у дочки в семье порядок.

— Дедуль, а разве ты не останешься у меня ночевать? — спросил Женька.

— Работы много, внучок. Ой, как много. Надо выходные прихватить, иначе не уложусь вовремя! — шагнул к двери. Здесь его и придержал Максим:

— Давай подброшу тебя до места. Моя машина до смерти будет помнить, что самого черта возила на свиданку к ведьмам. Прыгай, плесень! Не боись! С ветерком доставлю к кикиморам!

— Да мне в другую сторону! — Назвал адрес Шурки.

— Ну и перец! Во собачий хрен! Ему мало курятника, он даже от него левака дает, завел зазнобу! — хохотал Максим, перекрывая голос магнитолы.

Шурка не ждала Кузьму сегодня. И сомневалась, что он появится завтра. «Может, лишь под вечер. Если успеет отдохнуть у своих. Да и с чего ему ко мне спешить? Там — родня…» И не обратила никакого внимания на такси, остановившееся напротив дома.

Шурка гладила белье. Последняя наволочка. Вот теперь положит в комод чистую стопку. Даст корове сена на ночь. И можно ложиться спать… Услышала звук хлопнувшей калитки. Не поверилось. Отчего-то екнуло сердце.

Кто там приперся? А может, показалось? Но нет! Вон шаги слышны. Не воровские, крадущиеся. Уверенные! Кто ж это на ночь глядя? Выглянула в окно и лицом к лицу встретилась с Кузьмой.

— Открой! — то ли попросил, то ли потребовал по-мужски властно, и она, сорвавшись поспешно, открыла двери. — Не ждала?

— Не знаю. Думала, завтра воротишься.

— Некогда отдыхать. Успеть бы за отпуск хоть с половиной дел справиться, — снимал свитер. И, увидев чистое белье на постели, сказал виновато: — Вот досада! А я и помыться не успел.

— Баня протоплена. Вода не остыла. Хочешь, иди помойся! — предложила тихо.

— Вот спасибо! Жаль, что спину некому потереть!

— Отчего ж? Приду! У нас такое не зазорно! — глянула в глаза Кузьме уверенно. Тот дара речи на время лишился.

— Погоди! А спину чем тереть станешь? Лопатой?

— Далась она тебе в память! В баню с веником приду. Ты иди…

Кузьма не верил услышанному. Шурка сама придет к нему в баню? Интересно глянуть. В телогрейке и в сапогах по задницу? Не иначе. По-другому не сможет. Небось и с мужиком вот так ложилась в постель. А по бокам лопату с топором держала. Потому и смотался от нее. «Ну ее к шутам!» — подкинул дров. И, помывшись, выбрал веник в предбаннике. Едва набрал кипятка в шайку, хотел влезть на полок, дверь в баньку открылась. В густых клубах пара увидел Шурку… Глазам не поверилось.

— Не может быть! Неужто сама решилась?

Александра уверенно подошла к нему.

— Ложись! — сказала спокойно.

Кузьма онемел, разглядывая ее, совсем нагую. Она стояла так близко. Почти вплотную. Кузьма окончательно растерялся.

— Ложись, Кузьма! Парить тебя буду!

— Какой там парить? Ты что? — онемел мужик, прикрывшись веником.

— Ты что? Дикий? Мы в Сибири жили на высылке! Там все в одной бане мылись. Никто никого не стыдился. Всех баб Бог одинаковыми создал. И мужиков. Сам Господь нами не погнушался. Чего ж людям друг друга совеститься? Грех — в другом. А мыться — не совестно! В Сибири и нынче так. Да что я тебя уговариваю? Ложись! — взяла за плечи. Но Кузьма никак не мог оторвать взгляд от тела Шурки. — Лежи спокойно! — хлестала веником до пунцовости. Мужик не чувствовал веника, горячей воды. Он впервые мылся в бане с женщиной, с которой не был близок.