Запоздалая оттепель - Эльмира Нетесова

— На что два дома? С одним смоги управиться. Ты не пащенок! Живи хозяином и отцом. За все разом с тебя спрошу! Понял? Хватит в постояльцах себя держать. Будь мужиком и сыном. Давай решайся, как краше для семьи.

Женька с восторгом рассматривал подарок Кузьмы, краем уха слушал разговор взрослых.

— Я ж говорил тебе, что дед разрешит. А ты не верил! — выдал Женька отца. — Дедунь! А я собираюсь в колледж поступать. Электронный! — объявил громко.

— А кем станешь?

— Технарем!

«Во шелапуга! А и тут Яшка оказался прав», — вспомнилось Кузьме. И, придержав внука, попросил:

— Только не оброни серед железок свое сердце! Человечье! Оно тебе в жизни очень сгодится, внучок!

К вечеру, разобрав и разложив материалы, вошел в избу усталый. Шурка сразу к столу позвала, расспрашивала о жизни.

— Внука ждешь? Это славно. Еще одним человеком в семье прибавится. А вот мне некого ждать. Почему-то у всех нас с семьями не сложилось. Ни у сестры, ни у Яшки, ни у меня. И детей нет, как будто кто проклял всех одним махом. Мы уж с братом об том думали, все вспоминали — кому мы плохое утворили, где оступились? И никак не могли вспомнить ничего. Лишь одно, за что Господь мог покарать: никто в нашей семье не верил и не любил власти, хоть прежние, хоть нынешние. Да оно и было, и есть за что. Потому, думаю, не за то наказаны. Ну я еще ладно. Вышла замуж без благословения матери. Ей мой Василий не по душе пришелся. В церкви с ним не венчаны. Записались с ним, на том и все. Мамка тогда обиделась и сказала, что не станет света в семье моей. И велела отделиться от нее. Мы вскоре ушли. А вот радостей промеж нами и впрямь не было. Через три зимы стал пить мой Вася. Поначалу навеселе, а там и на карачках домой вертался. Тверезый молчал, но пьяный все попрекал, что не рожаю детей ему. Уж чего не наслушалась от ево. Вот так вывел из терпенья однажды, ухватила я коромысло да как огладила благоверного по хребту! Коромысло вдребезги, у Васи глаза окосели. Ошалел от злобы, хотел меня насмерть придавить. Ну и за душу словил. Я, не будь дурой, промеж ног ему… Он еле до койки дополз. И с того дня вовсе оборзел. Пить стал по-черному. Даже из дому поволок. Не враз хватилась. Бить его стала каждый день. Все каталки и лопаты по нем гуляли. До того, что трезвел. Но так и не бросил выпивать…

— А чего жила с ним, коль такое говно? — удивился Кузьма.

— Сраму боялась, сам знаешь, как на разводяг смотрят. Что на сучек. Не глядят, какой мужик был, всегда обвинят бабу, что не смогла семью удержать. А еще оттого не решалась, что видела — и другие не лучше Васи. И дети не сдерживают, все проссывают из дому, что в руки попало. Вот и не решалась прогнать. Да и как? Ведь дом на него записан. Он в нем хозяин! Я только баба! Вася мог меня выкинуть. Но не стал. Сам сбег. А я одна. Как старость… — выдохнула Шурка.

Кузьма слушал ее молча. Он очень устал сегодня. Хотелось отдохнуть. Вяло поддерживая разговор, мужик думал об одном — как скорее добраться до койки. Ведь завтра спозаранок надо браться за работу. Времени ему отпущено не так уж много.

— Да ты уже еле сидишь. Совсем я тебя своей болтовней извела. Иди спать! — указала на койку. Сама принялась убирать со стола.

Кузьма, едва коснулся головой подушки, уснул крепко. Он не видел и не слышал ничего. О! Если бы мужик хоть одним глазом мог увидеть Шурку, склонившуюся над ним. В одной рубашке она стояла совсем близко, склонившись к его лицу, разглядывала каждую черту, будто хотела впитать в себя, запомнить навсегда.

«Эх, Кузя мой! Вот и ты поостыл ко мне. Уже не горишь, не желаешь, не прикоснулся, не обнял, как раньше, накрепко. Не добивался ничего. Сидел холодный и чужой. А как обидно мне такое! — Погладила щеку Кузьмы тихо, осторожно, словно легким ветерком прошлась. Он не почувствовал и не проснулся. — Даже не чуешь. Заморился вовсе. А может, отгорело все ко мне? Не ждешь и не желаешь ничего, оттого спокоен? Но ить мне такое больно! Нешто вовсе ушла, иль выкинул из сердца своего? Хотя какое сердце? Об чем я? Для похоти его не надо вовсе! Теперь и этого не добиваешься. Эх-х! Кузьма! Ну хоть бы взглянул, как раньше. Так нет! А может, заимел какую-нибудь? И откинуло от чужих? С чего ж холодным сделался?» — погладила голову мужика, тот всхрапнул.

Шурка в испуге отдернула руку. Отошла на шаг. Но Кузьма не проснулся.

«Кузя! Ну хоть глазком глянь! Хоть скажи словечко! — думала баба. Но человек не слышал ее мыслей, не угадал их. И Шурка пошла спать к себе в комнату, в холодную постель. — Ведь вот мужик в доме. А спать одна стану», — подумала с досадой. Ей хотелось, чтоб Кузьма проснулся хоть на миг, вошел бы в спальню смело. И, скомкав все, обласкал бы, утешил бы, завладел, одолев притворное сопротивление. Но за перегородкой слышался мужичий храп.

Утром он проснулся от стука подойника. И, не обращая внимания на Шурку, быстро позавтракав, принялся за работу. Он даже не глянул на бабу, словно и не было ее в доме. Это задело самолюбие. Но женщина не знала, как поступить в таком случае, и страдала молча. Она столкнулась с холодным равнодушием к себе. И готова была пойти на все, лишь бы вернуть прежнего Кузьму, совсем недавнего. Но как? У нее не было опыта.

Кузьма менял венцы, и ему было не до Шурки. Мужик даже не мог предположить, о чем она думает. Загляни он в ее мысли, очень удивился бы. Даже от обеда отказался. Закончил работать, когда во дворе стало темно.

— Умойся, Кузя! — налила теплой воды в таз. Подала полотенце.

«Когда-то и Настя вот так же заботилась», — мелькнули воспоминания.

Он не обратил внимания на то, что Шурка назвала его Кузей, а не Кузьмой, как обычно. Что слила ему на шею и на руки. Не глянул ей в глаза. Многое увидел бы в них и догадался. Но не углядел.

Шурка кормила его заботливо, подвигая поближе еду в тарелках. Тот ел торопливо. И после ужина сразу пошел спать.

«Ну и чудо! Не мужик — чурбак какой-то! Ровно меня подле него и вовсе нет. Может, и хорошо, что ничего меж нами не стряслось?» — думала баба, глядя на спящего мужика. Тот откинул одеяло. Жарко стало во сне. Разметался свободно, забывшись, что спит не в своем доме.

И Шурка ахнула… Щеки загорелись ярким румянцем. Ее будто кипятком ошпарили.

«Ну зачем было подсматривать за спящим? Теперь самой не до сна! — ворочалась в постели, словно на горячих углях. — Все у него в порядке. Но не про мою честь! Дура! Сама виновата. Оттолкнула. Не хотела спешить. Он и поверил. Теперь вот крутись!» — ругала себя баба.

Всю неделю, не разгибая спины, работал Кузьма, не обращая на Шурку никакого внимания. Та надумала, как повернуть его к себе. И в субботу затопила баню, чтоб он попарился всласть. И самой войти к нему, насмелившись. Попарить его. А он ее… Но Кузьма отказался, сказав, что на выходные съездит к сыну, узнает, кто родился, как там дела…

Шурка чуть не взвыла от досады, увидев, как мужик сел в автобус и даже не оглянулся на нее, на дом.

А в субботу приехал Яков. Не застав Кузьму, огорчился. Глянул, что тот успел за неделю. Порадовался. Похвалил человека.