Туарег 2 - Альберто Васкес-Фигероа

я сильно ошибаюсь, или то же самое ждет нас здесь и сейчас.

– Если рационально расходовать то, что у нас осталось, мы еще можем протянуть, – уточнил Механик, считавший себя ответственным за грозящее поражение. – Сейчас как раз тот момент, когда пора прижаться.

– Когда мне нужно прижаться, я прижмусь, – ответил ему Сэм Мюллер и показал рукой на раненых, лежащих на полу пещеры. – Люди, потерявшие много крови, очень быстро теряют воду – с них пот ручьями течет. И как они прижмутся?

– Ну, потерпят, ведь здесь не очень жарко, – высказался Хулио Мендоса.

– Сейчас – да, – согласился Сэм Мюллер. – Однако скоро лучи солнца подберутся к их ногам и будут следовать дальше, превращая наше укрытие в печь. Сам подумай, что будет?

– С такими друзьями и враги не нужны, – с недовольным видом встрял Сезар Мендоса. – Ты извини, но рядом с тобой стервятники кажутся курами. Тебе кто-нибудь говорил, что ты похож на зловещую птицу?

Мюллер кивнул:

– Представь себе, да. Всегда говорят, когда я заранее предупреждаю о какой-нибудь опасности, которую другие не хотят замечать, когда еще есть время принять решение.

– Ну а если так, что мы должны сделать? – спросил Механик. – Спустить штаны и позволить, чтобы туареги нам всем надавали под зад?

Южноафриканец отрицательно помахал рукой:

– Спускать штаны не надо. Нужно попытаться договориться на равных, пока не стало слишком поздно. Одно дело оказаться проигравшим, и совсем другое – знать, что все равно не выиграешь в сложившихся обстоятельствах. Одно дело оказаться побежденным, и другое – знать, что проиграть нельзя. В шахматах при таком раскладе объявляют «ничью». Ну а с моей точки зрения, это как раз тот момент, когда следует прийти к выгодному для всех соглашению.

– Я ни разу не признавал себя побежденным, – вскинулся Механик.

– А я признавал. Что в этом такого, в конце-то концов? Речь идет не о нашей родине, не наших семьях и даже не о нашей чести. Все упирается в то, чтобы в следующем году ряд изворотливых дельцов снова обогатился, убедив тупоголовых типов стать героями сумасшедших гонок по пустыне.

– Они не сумасшедшие! – возразил Механик. – В гонках участвуют молодые люди, здоровые, сильные и мужественные, жаждущие приключений и стремящиеся познать мир.

– Они познают мир, мчась со скоростью более ста километров в час в клубах пыли? – удивился Сэм Мюллер. – Тот, кто хочет познать Африку или любое другое место, должен делать это спокойно, шаг за шагом, часами всматриваясь в каждую деталь, беседуя с жителями. Мир – это не пейзаж за окном. Мир – это культура и люди.

– Никогда не предполагал, что ты в душе такой философ, – усмехнулся Хулио Мендоса.

– Если бы… Видишь ли, при нашем роде занятий, а я занимаюсь этим очень давно, и души-то может не быть, но это не значит, что мы – тупоголовые машины. – Сэм Мюллер не спеша закурил сигарету, бросил взгляд на раненых, молча слушавших его, и закончил свою мысль: – Я убежден, что умереть за «правое дело», на которое нас подписали, – одна из самых больших глупостей, и лучше бы ее избежать.

– В этом я с тобой согласен!

– И я!

– И я, – зазвучали голоса.

Бруно Серафиан возмутился:

– Ты на самом деле советуешь вступить в переговоры?

– А почему бы и нет? Что еще нам остается?

– Но если мы вступим в переговоры, мы будем выглядеть дерьмом! – возразил Бруно.

– Мы и так им являемся, – подал голос наемник с перевязанной ногой. – Мы – дерьмо, которое убивает ради денег. Это только в дешевых фильмах «плохие парни» становятся «хорошими», совершив героический поступок. – Он похлопал ладонью по грязной повязке и добавил: – С самого начала эта операция вроде бы была детально спланирована, и вот ее результат. Скорее стоит согласиться с поражением, чем потом стать кормом для стервятников.

– Кто-нибудь еще согласен с этим?

– Здесь становится жарко, и я очень хочу пить, – послышался чей-то слабый голос.

– И мне бы совсем не хотелось стать ланчем для стервятников.

Механик пристально посмотрел на каждого и пришел к выводу, что ни один из этих людей не намерен искать приключения на свою задницу. Навоевались. Он пожал плечами, выражая свое полное безразличие к исходу дела:

– Хорошо. Я попытаюсь переговорить.

Раненный в ногу наемник жестом показал в сторону Сэма Мюллера:

– Будет лучше, если это сделает он.

– А это еще почему?

– Потому что сейчас нам нужен хороший парламентер. Он более сговорчив, чем ты, а арабы любят поторговаться.

– Они не арабы. Они – туареги.

– Ну, я пока не научился их различать, да и, по-моему, они не сильно отличаются. – Тон его голоса стал настойчив: – Дай пойти Сэму, так будет лучше для всех.

Механик снова пробежался взглядом по лицам, убедился в том, что на его стороне никого нет, и с деланым равнодушием кивнул:

– Мне все равно, как хотите.

– Но я такой чести вовсе не просил, – возразил южноафриканец. – И, кстати, у меня нет ни малейшего интереса становиться парламентером.

– У тебя получится лучше, чем у Механика.

– Кто тебе это сказал?

– Да хватит уже! – вспыхнул Хулио Мендоса. – Не время спорить попусту! Мы тебя просим, а если предпочтешь, то умоляем, чтобы ты попытался убедить этих «презренных вшивых», которых мы думали запросто уничтожить, а теперь готовы спустить перед ними штаны взамен на чуток воды.

– Почему получается, что всякий, кто начинает войну, убежден, что выиграет ее играючи, но всегда кончает тем, что готов на что угодно? – тихо, будто самому себе, произнес Сэм Мюллер. – Ладно, сделаю все что смогу, – добавил он. – Кто-нибудь предусмотрел прихватить с собой белый флаг?

– Твой сарказм неуместен, – нахмурился Бруно Серафиан. – Напомню, что идея сдаться была твоя.

– Ну что же, раз моя, придется ее отстаивать.

Южноафриканец вытащил из заднего кармана брюк грязный помятый платок и старательно привязал его к стволу винтовки. Затем решительным шагом направился к выходу, не без юмора прокомментировав:

– По меньшей мере надеюсь, что у них есть представление о белом флаге и они не разнесут мне голову, прежде чем я открою рот.

Как только он вышел под жгучее утреннее солнце, один из раненых, обращаясь к Механику, спросил:

– Думаешь, они его выслушают?

– Не знаю, – ответил тот. – Единственное, что знаю: сейчас мы должны сидеть тихо, чтобы не тратить силы, так как восполнить их может только вода, а у нас ее нет.

Жара с каждой минутой усиливалась все больше, и уже трудно было представить благоприятный исход. Потерявшие надежду люди впали в забытье, даже раненые не стонали.

Сэм Мюллер прекрасно знал, что пот – самый страшный его