Зомби-Киев - Петр Семилетов

Вспомнила по материалам дела.

Вспомнила, как на проходной центра судебно-психиатрической экспертизы стоял тяжелый запах. Кухмистеров только что убежал через открытую дверь наружу, другая отворенная дверь была во внутренний двор, и туда вела красная, мокрая полоса — будто кого волокли.

Этот тяжелый запах дает кровь, когда ее много вылито.

Пронина закрывает дверь во двор, идет по коридору назад. Там у лестницы грозный, обезоруженный Валик, пытается позвонить начальству. Или жене. Или может давит какие-нибудь кристаллы.

— Не подумай Валик, что я тоже сошла с ума, — говорит Пронина, — Кто-то убил всех внизу — Диму, Малика, всю смену. Никого нет, только лужи крови.

— Кто убил? — рот открыл, — Тот придурок, профессор?

— Нет, мы спустились, а там никого, и двери открыты. Кто-то ушел во двор, я не знаю, я не смотрела.

— Не могу никому дозвониться, — признался Валик, — А нужно вызвать отряд.

— Ну как ты вызовешь? Надо самим. Давай в окно глянем.

Они подошли к окну с мощной решеткой. Пронина увидела, как по двору ползает, оставляя за собой кровь и кусочки, наверное, внутренностей, Малик, самый здоровенный из охраны. Рядом топтался Андрей, бесцельно поводя в стороны головой. На шее у него багровела рана.

— Пошли в больницу за помощью, — сказал Валик.

В поле зрения показался, шатаясь, незнакомый человек, спортивного вида, в шортах, футболке, с наушниками на голове. Бегун. Изо рта у него, словно сигара, торчал оторванный палец. Следом дерганой походкой, едва переставляя ноги, вышел Дима Безакин.

— Они блин зомби, — понял Валик.

— Я тоже так считаю. И мы не сошли с ума.

Она подумала.

— Значит так. Теперь каждый за себя. «Ходячих мертвецов» смотрел?

— Ну.

— Никто сюда не придет нас спасать. Ничего хорошего не случится. Надо добираться домой, это пока всё, что мы можем сделать.

Валик кивал.

— Но, — продолжила Пронина, — Одно мы сделаем здесь и прямо сейчас. Надо выпустить всех пациентов.

— Эге, и нас посадят! — хохотнул Валик.

— Некому, всё. Всё кончилось. Цивилизация прекратила существовать. Скоро здесь будут джунгли.

— Да ну? Из-за климата?

— Ладно. Выпускаем. Иначе они тут умрут от голода.

— Знаете Даша, — Валик возразил, — Я предпочту чтобы они сдохли с голода, чем они сейчас нас тут поубивают.

— Как хотите, можете не участвовать.

— Да нет, я с вами.

И они выпускали узников, и те удивлялись и благодарили, и спешно шли к лестнице. Милость давалась легко! Пока не пришла очередь камеры Минько.

Минько косил под людоеда-индивидуалиста. Он пучил свои рачьи глаза и неуклюже играл роль Ганнибала Лектора, пересыпая речь тарабарщиной, похожей на латынь, чтобы потом придумывать этой тарабарщине значение пословицы.

— Живу как в ласточкином гнезде, — описывал он свою древесную дачу на краю обрыва, и прибавлял: — Нимус номус, что означает…

Поднимал палец:

— Всякому СВОЙ дом.

Прокурор справедливо полагал, что запасов человеческих консервов у Минько слишком много как для одного человека, и Пронина искала подступы, закидывая различные психологические петельки, чтобы потом за них тащить. Ей было известно также, что хоть Минько и обитал, в самом деле, почти в гнезде, у него был нехилый счет в банке. На вопрос, откуда у него такие деньжищи, Минько пояснял, что продавал груши с дачи. Груши у него особые, вот за них и дают хорошую цену.

Она колебалась, выпустить его из камеры или нет, но Валик, у которого были ключи, машинально открыл дверь и потом началось то, от чего Пронина бежала и кричала следующие — сколько минут?

Расставь руки и полетишь. Закрой глаза, представь — ты птица.

Она упала на небольшой уступ почти под самым обрывом. Боль в ноге странно заставила вспомнить, что не предупредила монахов. За корпусом, скрытая от глаз людских, приютилась маленькая пустынь — пара домиков, грядки. Они так надежно были укрыты со всех сторон зарослями и двумя корпусами психбольницы, что человек посторонний мог хоть всю жизнь ходить мимо и не знать, что там.

Рядом заскользил по траве и листьям — она не успела узнать его имя — Шмоллер. Он напоролся боком на сук светлого сухого дерева, валявшегося на склоне. Сжался — руки в кулаки! Зажмурился и словно заснул. Ниже, по горе, срываясь и перекатываясь на траве, спускались еще двое, толстый мальчик и девочка.

Пронина, хватаясь за пучки стеблей, поползла головой долу, надеясь в таком положении не лететь со склона, ведь она не птица.

С дна оврага, из-под деревьев, на это смотрела девушка в футболке со знаком пацифик, Алиса.

Глава 49

Злое солнце палило асфальт, зато здесь, в тенечке картинного ясеня, можно было не щуриться. Лёха думал, что успел. Рванул на себя Милу, и Дима, разорвав зубами на плече ее футболку, отвалился. Сразу же, дёрнувшись, попытался захватить ее руками, но обнял пустоту — Мила уже отскочила на несколько метров в сторону шоссе.

— Всё, нам тут делать нечего, — Лёха повел ее за руку через дорогу, удаляясь от подножия Лысой горы, на деле вовсе не лысой, а покрытой буйной зеленью.

Неистово сигналя, от Демиевки гнал старенький жигуль, внутри сидело четверо. Лёха остановил Милу, а так бы она шла, шла, шла. Всё равно.

Перебрались через широкую, на много полос Саперно-Слободскую. Жилья тут не было никакого, только к Демиевке, вдоль предварявшего Лыску холма Саперной Слободки торчали небоскребы. Мила оглядывалась — под ясенем шевелился мертвый Дима.

На другой стороне дороги, при заезде эстакады, был забор из металлических прутьев. Рекламные щиты предлагали строительные материалы и соль, от хозяйственной до каустической.

— Боже мой, — пробормотал Лёха, — Так открыто продают…

Он хотел было свернуть тропкой в заросли, растущие до самого моста, но вспомнил, что там пути через железную дорогу закрыты оградой.

Шоссе полукругом поднималось к мосту над путями в долине Лыбеди. Мост был пуст, если не считать стражников-фонарей. Впереди высились, разделенные оврагом спрятанной под землей речки Бусловки, застроенные жилыми комплексами склоны гор — Черной и Бусовой.

Лёха с Милой долго шли по мосту. За их спинами над Лыской поднимался загнутый к Днепру столб дыма. Огонь перекинулся и на деревья, покрывавшие холм.

Мила, не остановливаясь, оттянула на плече разорванную футболку и посмотрела. Разорванная кожа темнела кровью.

— Теперь я превращусь в зомби, — сказала Мила.

— Не превратишься, пока не умрешь, — ответил Лёха, — По законам жанра. А от такой раны как у тебя не умирают. Хотя заражение крови может быть.

— Да мне как-то всё равно.

— Рано себя хоронишь.

Мост не кончался. Ветер нарастал, иначе они бы расплавились и не дошли до перекрестка у низовья улицы