Гиблое место - Сергей Шхиян

— Эй! — позвал я противников, выскакивая из фургона. — Идите сюда!

Появление было эффектное, этакий Георгий Победоносец в сияющем шлеме, возникший из дыма и грохота. Кроме меня одного, нападавшие пока никого не видели. Мои крестьяне по-прежнему прятались, ожидая приказа начинать атаку.

— Ты зачем наши подводы забрал?! — закричал один из ратников, медленно приближаясь.

— Положите самострелы и сабли на дорогу и идите сюда! — велел я, не отвечая на вопрос.

Однако меня не послушались, напротив, ребята в шлемах-ящиках начали поднимать опущенные к земле арбалеты. Я не хотел ненужной крови, однако, лезть ни под стрелы, ни на рожон не собирался, а потому шустро спрятался в фургон, под защиту его задней стенки и выставил в направлении нападающих ствол пищали.

Этого намека хватило, чтобы они вновь застыли на месте.

— Все стойте, где стоите, а десятник пусть подойдет! — крикнул я.

Ратники посовещались, от них отделился человек, вероятно, он и был тем самым сердитым десятником, которым пугал меня возница, и подошел ко мне. Мужчина, судя по лицу, был серьезный и крутой. По внешнему виду он принадлежал к той категории хамов и горлопанов, которые пытаются подавить окружающих своим нахрапом. Даже нацеленная в грудь пищаль нимало его не смущала.

— Тебе что, жить надоело! — заорал он на меня, свирепо вращая глазами и давя агрессивной энергетикой. — Да я из тебя (тут он вставил несколько очень обидных эпитетов, связанных с моей общностью с известными физиологическими отправлениями) сделаю (то-то и то-то, добавил он образные сравнения, опять-таки физиологического характера)!

Такой психологический тип примитивных наглецов встречается довольно часто, и лучшее, что следует с ними сделать, это прибить на месте. Впрочем, иногда неплохих результатов можно добиться, унизив их и раздавив собственным превосходством.

Мне было не жалко потратить на этого типа стакан пороха и горсть картечи. Однако просто так, из-за обиды губить живую душу, даже такую мерзкую, не хотелось. Тем более, что я, честно говоря, не очень-то на него и обиделся.

— Эй, — негромко спросил я, прерывая гневный монолог, — перед смертью молиться будешь или как?

— Да я тебя!.. — начал, было, десятник, но я прижал фитиль к полку, и гром выстрела заглушил конец фразы.

В последний момент перед выстрелом я чуть отвел ствол в сторону, и смертоносный заряд пролетел мимо не очень симпатичного мне лица собеседника.

Однако дыма, грохота и вони ему досталось с избытком. Десятник дико закричал, закрыл ладонями лицо, скорчился и повалился на колени.

Его товарищи, до которых долетела безопасная на таком расстоянии картечь, бросились врассыпную, но я свистнул, и со всех сторон на них устремились мои скромные герои. В две минуты все было кончено: сопротивление подавлено, и пленные, побитые и скрученные, предстали перед грозными очами полководца.

Один десятник, чуть оправившись от шока и убедившись, что даже не ранен, попытался вернуть потерянные позиции. Он вскочил на ноги и, осыпая меня проклятиями, выдернул из ножен саблю.

На мой взгляд, сделал он это совершенно не продуманно. Реакция к нему еще не вернулась, видел он, ослепленный выстрелом, плохо, да и соображал немногим лучше. Я не стал марать оружие, а, к радости своих солдат, просто сделал подсечку и свалил на землю. Десятник, не поняв, что с ним произошло, попытался встать на корточки, смешно выпятив зад.

— А ну, Ефимка, — обратился я к здоровяку, с которым дрался, когда знакомился с новобранцами, — сними с него доспехи да поучи-ка его вежливости кнутом!

Вдохновленные легкой победой крестьяне заулюлюкали, а Ефим, довольный высоким доверием, как кутенка скрутил десятника, сбил с него шлем и начал сдирать кольчугу.

Развлечение пришлось по душе не только моим крестьянам, но и пленным ратникам. Ефим, куражась, играл с наглецом, как кошка с мышкой: то отпускал, то снова зажимал так, что у того прерывалось дыхание. Однако полный восторг, близкий к экстазу, у зрителей наступил тогда, когда крестьянин содрал со служивого не только кольчугу, но и портки, и оказалось, что наглец элементарно обделался со страха.

Радуясь чужому унижению, зрители буквально валились от смеха на землю. Хохочущий Ефим, поощряемый общим вниманием, вооружился кучерским кнутом и принялся катать обезумевшего от боли десятника по дороге. Зрелище было отвратительное, но сообразное своему суровому времени. Мне сделалось стыдно своей жестокости, и я совсем было собрался прекратить развлечение, но, глянув на ощерившееся от ненависти, испачканное экскрементами лицо десятника, подумал, что если его психологически не дожать, он неправильно меня поймет, и позже у нас с ним будет много проблем. Пришлось отойти в сторонку и не мешать народным забавам. Вскоре ко мне присоединился Минин.

— Откуда они взялись? — спросил он, имея в виду ратников.

— Кто-то их нанял нас перехватить. Кажется, нам хотят помешать вернуть Морозовой детей. Кто, пока не знаю, потом спросим у десятника.

— Кому дети-то не угодили?

— Скорее всего, дело в морозовских вотчинах. Кто-нибудь из родственников метит на наследство.

— Неужто такое душегубство возможно! Нечто мы басурмане какие!

— Всякий народишко есть и среди басурман, и среди православных. Дело не в вере, а в людях.

— Оно, так, — согласился Кузьма, — да только обидно…

— Погоди, ты еще и не такое увидишь. Подлости и низости человеческой на твой век хватит. А сейчас, не в службу, а в дружбу, сходи, присмотри, чтобы Ефимка его до смерти не забил.

— А с другими пленными что делать будем?

— Если захотят, то наймем нам служить.

— И то дело, — одобрил Кузьма и пошел спасать десятника.

Я отошел в лес, куда не долетали восторженные крики и хохот победителей. Захотелось домой, в цивилизацию, где кровь и смерть сразу же стараются спрятать, превратить в шоу, чтобы не шокировать мирных обывателей. Я представил себя сидящим на диване перед телевизором со стаканом холодного пива в руке. Кругом тихо, спокойно. Кто-то из соседей сверлит стены. По всем каналам передают криминальные сводки. В новостях аварии, взрывы и террористические акты. В комнате же покойно и благолепно. Чужие беды только оттеняют собственное благополучие.

— Государь-батюшка, — прервал мои сладостные воспоминания Иван Крайний, — тебя Кузьма Минич кличет.

Мне осталось тяжело вздохнуть и вернуться к суровым реалиям смутного времени.

— Григорьич, — крикнул мне Минин, быстро идя на встречу, — похоже, что Ефим забил десятника до смерти!

Мы вместе подошли к лежащему на земле человеку. Наши крестьяне и пленные молча расступились. Десятник лежал на спине, безжизненно запрокинув голову.

Ефим, растеряно ухмыляясь, стоял в стороне, держа в опущенной руке кнут.