Злодейка и палач - Екатерина Панова

Торт неотвратимо превращался из вкусного в экспериментальный. Во всяком случае, мама предлагала проверить съедобность на собаке. В том смысле, что на Эшли.

Залу они сутки отмывали. Даже в коридор немного вылетело.

— Я с тех и сладкое ни разу не ела, — сказала Ясмин. — В Варде несладкие сладости.

Лаборатория оказалось неожиданно большой и светлой. Вход вёл внутрь земляного холма вниз, после несколькими пролетами вверх, и расцветал высоким бутоном светлой залы, окружённой стрельчатыми окнами. Должно быть на рассвете здесь волшебно красиво.

В стеклянной крупной колбе, шириной с аквариум, она увидела свои люфтоцветы, и со стыдом поняла, что просто забыла о них.

— Они… — начала она, но мама ее перебила:

— Позже. Сначала я осмотрю руку.

Едва они вошли, мама сразу же подвела Абаля к одной из длинных кушеток и строго сказала:

— Раздевайся, мальчик.

Мальчик пошёл красными пятнами, но спорить не стал. Расстегнул верхнюю застежку платья, а после повернулся к застрявшей в дверях троице.

— Я хочу, чтобы ты ушла, Ясмин, — сказал он.

Несмотря на очевидные физические признаки смущения, его лицо по-прежнему давало так мало информации, насколько это было возможно. А едва Ясмин молча развернулась к двери, добавил: — И вы двое проваливайте.

Абаль перестал соблюдать всякую видимость вежливости. Он — сын Примула, а они — все остальные.

— Мастер Гербе, — язвительно попросил Верн. — Заодно и голову ему проверьте. Ему папенькин венец на виски давит.

Хрисанф без рассуждений выдернул его из двери, как редис из грядки.

Глава 21

— Глупо ждать в саду, я проведу вас в дом. Его так перестроили, что, думаю, мы найдём пару-тройку гостевых комнат. Да и отобедать вам не помешает.

Ясмин повела их от леса к дому, но недалеко ушла. Верн без всякого стеснения взял ее за руку сквозь рукав под недовольным взглядом Хрисанфа и сказал:

— Ты объяснить нам ничего не хочешь?

Держал он ее крепко, но не больно, и Хрисанф никак не мог определиться, стоит ли начинать конфликт. Ясмин осторожно качнула головой в ответ на его взгляд. Мол, пока нет.

— Мы попали в погодную петлю, — осторожно сказала она. — Сколько бы мы не ждали в Чаровницах солнца, оно бы никогда не пришло. Мы вышли из этой петли только через эти испытания, и этот сад — единственное место в Чернотайе, которое находятся в такой же петле, только солнечной. Здесь метка напьётся силы всего за неделю.

Ясмин причудливо мешала правду с ложью, но только потому, что и сама не знала всю правду. Правда была не то, чтобы неприглядна, скорее слишком откровенна. Слишком обнажала слабости самой Ясмин.

— Ты лжёшь, — тяжело сказал Хрисанф.

На миг из его речи исчезли все уменьшительно-ласкательные. Стало понятно, насколько далеко он на самом деле отстоит от образа деревенского Иванушки, которым прикидывался в ведомстве.

Ясмин заколебалась, но причин покрывать слабости давно умершей хозяйки тела больше не было. И ей не хотелось разрушать и без того крайне хрупкие отношения с напарниками. Она знает не всю правду, но ту, что знает, может сказать.

Она попыталась сформулировать разбегающиеся факты и вдруг как-то сразу все поняла. Рассыпающиеся неудобной формы факты сложились в когда-то изобретённую той, другой Ясмин ловушку, из которой нет выхода никому из них.

Ее накрыл хтонический ужас. В голове, как когда-то во сне, звучали слова клятвы, данной главе Бересклета. Теперь она понимала, почему Ясмин не могла пройти четвёртое испытание. Нельзя солгать пустыне, а клятва сидит шипастой розой в груди, тянет кровь, тянет силы.

Она дикими глазами смотрела на веселого Верна, сшибающего тонким прутом алые барвинки, Хрисанфа, с тревогой на неё поглядывавшего. Вспомнила Абаля, напряженного и готового к бою, словно он в окружении саблезубых тигров. Впрочем, скорее всего, это было действительно так. Она привела его к эшафоту. На плаху рода Бересклета, свергнутого родом Спиреи.

— Я дала клятву главе тотема Бересклета. Мне было десять, и я очень хотела стать законной дочерью тотема, а клятва не требовала ничего особенно сложного, как мне тогда казалось. Вернуться с меткой и привести любого человека из рода нынешнего Примула, но желательного прямого потомка.

Вот только она, когда кокетничала с Абалем, когда тащила их через четыре поля приказа, когда билась с песочными лилиями, даже не подозревала, что он сын Примула. Зато делалось ясным, почему Ясмин не могла пройти пустыню. Вряд ли она могла бы сказать, что не замышляла ничего дурного.

Скорее всего, изначально она собиралась убить Абаля, как это описывал Хрисанф — тем вакуумным взрывом, но что-то пошло не так. Переоценила свои силы. Недооценила силы Абаля. Или просто не смогла убить любимого человека.

В груди откликнулось невыносимым огнём. Но на этот раз в ее сознании не было Ясмин, и не осталось никакой возможности солгать себе. Это были ее собственные чувства. Как когда-то другая Ясмин, и она повелась на его улыбку, на чёрный миндаль глаз.

Эта мысль вдруг сделала ее слабой. Мягкой и отупевшей. Ровно такой, какой она боялась стать всю жизнь. Ее мать сломала карьеру из-за любви, оставив институт, кафедру и все наработки бывшему мужу. Англичанин, который попался на слабости к своей сестре. Ее собственный отец, мнивший себя умнее прочих. Встречавшийся с ней, только чтобы узнать, как поживает бывшая.

— Как ты прошла пустыню? — спросил Хрисанф.

О, Хрис, ты не представляешь. Ногами.

Допросы ей осточертели. И в той жизни, и в этой.

— Так же, как и ты, Хрис, — ответила Ясмин.

— Я не лгал, — упрямо возразил Хрисанф.

Стало понятно, что он будет рыть, пока не найдёт что-то стоящее.

— Тебя ни о чем не спрашивали, Хрис, — заметила Ясмин. — И меня спрашивали не обо всем.

— Тебя спрашивали, не замышляешь ли ты дурного, — прохладно заметил Верн.

Он все ещё держал себя в руках, к ее удивлению. Согласно собранной в голове мертвой Ясмин статистике, он уже раз двадцать должен был сорваться. Во всяком случае, он не церемонился даже с сыном Примула. Однако, она стояла перед ним, и он прекрасно себя контролировал.

— Я не замышляла, — устала сказала Ясмин. — Я дала клятву главе Астеру, но сама не желаю никому неприятностей.

К ее удивлению, Верн улыбнулся. Одной рукой он все ещё сжимал через ткань ее запястье, а второй легкомысленно помахивал прутом. Искалеченные барвинки лежали вокруг них

алым крошевом.

— Ну наконец-то, нормальная человеческая реакция, мастер, — сказал он. — После того случая с Белым деревом, ты стала похожа на замороженную лягушку, в которую подселили дух-говоритель.

Ясмин покопалась в память, пытаясь понять,