Странствия убийцы - Робин Хобб

Он не умел считать. Но я не мог прочитать в воздухе след оленя и сказать, самец это или самка. Если он не мог планировать вперед дальше чем до послезавтра, то и я не был способен к его свирепой концентрации во время выслеживания добычи. Между нами были различия; никто из нас не искал превосходства. Никто не пытался командовать другим и не ожидал безоговорочного подчинения. Мои руки очень подходили для того, чтобы вытаскивать из него и клещей и иглы дикобраза, а также чтобы чесать зудящие, но недосягаемые для него точки на спине. Мой рост давал мне некоторое преимущество при осмотре местности. Так что даже когда он жалел меня за «коровьи зубы», плохое зрение по ночам и нос, который он называл «бесполезным бугром между глазами», он все равно не смотрел на меня сверху вниз. Мы оба знали, что благодаря его охотничьей доблести мы получали большую часть нашего мяса. Тем не менее он всегда отдавал мне равную со своей часть.

Найдите-ка нечто подобное в каком-нибудь человеке, если сможете.

– Сидеть, пес, – шутливо сказал я ему однажды. Я снимал шкуру с дикобраза, которого убил дубинкой, после того как Ночной Волк настоял на том, что его необходимо поймать. В своем нетерпении добраться до мяса он был готов утыкать нас обоих иглами. Он уселся снова, его ляжки нетерпеливо дрожали.

Почему люди так говорят? — спросил он меня, когда я осторожно потянул за край колючей шкуры.

– Как?

Приказывают. Что дает человеку право приказывать собаке, если они не стая?

– Некоторые стая или почти стая, – задумчиво сказал я вслух. Я натянул шкуру, держа ее за лоскут шерсти с живота, в котором не было иголок, и разрезал открытую поверхность. Кожа затрещала, отделяясь от жирного мяса. – Некоторые люди думают, что у них есть на это право, – продолжил я через мгновение.

Почему? – настаивал Ночной Волк.

Меня удивило, что я никогда не задумывался над этим раньше.

– Некоторые люди думают, что они лучше, чем животные, – медленно проговорил я. – Думают, что обладают правами использовать их и командовать ими, как только они пожелают.

Ты думаешь так же?

Я ответил не сразу. Я вел свой клинок вдоль линии между кожей и жиром, постоянно натягивая шкуру. Я ведь ездил верхом, когда у меня была лошадь, верно? Потому ли, что я считал себя лучше лошади, которую подчинял своей воле? Я использовал собак, чтобы они охотились для меня, и при случае ястребов. Какое я имел право приказывать им? И вот я сижу здесь и сдираю с дикобраза шкуру, чтобы съесть его. Я медленно заговорил:

– Разве мы лучше этого дикобраза? Или дело только в том, что сегодня мы одолели его?

Ночной Волк склонил голову набок, следя, как мой нож и руки очищают для него мясо.

Я думаю, что я всегда умнее дикобраза. Но не лучше. Может быть, мы убиваем его и едим, потому что мы можем. И тут он томно вытянул перед собой передние лапы. Точно так же, как хорошо обученный человек очищает для меня одну из этих колючих тварей, чтобы я сполна насладился едой.

Он свесил на сторону язык, глядя на меня, и мы оба знали, что это всего лишь часть ответа на вопрос. Я провел ножом вдоль хребтины зверька, и кожа наконец была снята.

– Я должен развести огонь и приготовить часть этого жира, прежде чем есть его, – сказал я задумчиво. – Иначе я заболею.

Только отдай мне мою часть и делай что хочешь со своей, великодушно разрешил мне Ночной Волк.

Я отрезал задние ноги. Для меня этого было более чем достаточно. Я положил их на кожистую сторону шкуры, а Ночной Волк уже утащил свою долю и приступил к трапезе. Пока он хрумкал костями, я развел небольшой костер и стал жарить ноги.

– Не думаю, что я лучше, чем ты, – сказал я тихо. – На самом деле я вообще не думаю, что лучше какого-нибудь животного. Хотя, как ты сказал, я умнее некоторых из них.

Может быть, дикобраза, заметил он милостиво. Но волка? Думаю, нет.

Мы научились понимать все нюансы поведения друг друга. Иногда мы были свирепо ловки во время охоты, находя утонченнейшее удовольствие в выслеживании и убийстве, напряженно и угрожающе двигаясь сквозь мир. В другое время мы возились, как щенки, сталкивая друг друга с проторенной дороги через кусты и распугивая добычу, даже не успев увидеть ее. Иногда мы лежали, подремывая, прежде чем подняться, чтобы поохотиться, а потом пуститься в путь. Солнце грело наши животы или спины, сонно жужжали насекомые. Потом огромный волк мог перекатиться на спину, как щенок, умоляя меня почесать ему живот, проверить уши на предмет блох или клещей или просто почесать горло и шею. Холодными туманными утренниками мы сворачивались в клубки, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться перед тем, как уснуть. Иногда меня будил грубый толчок холодного носа, а когда я пытался сесть, то обнаруживал, что он нарочно встал на мои волосы, пришпилив голову к земле. В другой раз я мог проснуться в одиночестве и увидеть, что Ночной Волк сидит на некотором расстоянии и обозревает окрестности. Я вспоминаю, как он сидел так, с силуэтом на фоне заката. Легкий вечерний ветер трепал его шерсть, уши были направлены вперед, взгляд устремлен вдаль. Я ощущал в нем одиночество, которого не мог излечить. Это унижало меня, и я оставлял его в покое, даже ни о чем не спрашивая. В некотором роде для него я был не лучше волка.

После того как мы обошли Турлейк и окружающие города, мы снова повернули на север и вышли к Винной реке. Она отличалась от Оленьей реки, как корова от жеребца. Серая и спокойная, она скользила через открытые поля, медленно двигаясь по своему широкому, покрытому гравием руслу. На нашей стороне реки была дорога, которая шла более или менее параллельно течению. По ней двигались по большей части стада коз и овец. Мы всегда слышали, что подходит пастух или стадо, и легко избегали их. Винная река была не такой судоходной, как Оленья, потому что была мельче, а по краям встречались песчаные отмели, но лодки по ней плавали. Со стороны Тилта вдоль Винной реки лежала широкая дорога и часто встречались поселки или даже города. Мы видели, как мулы тянут вверх по реке баржи; я решил, что таким способом суда приходится переводить через мели. Селения на нашей стороне реки, по-видимому, ограничивались деревушками у переправ и редкими торговыми центрами кочевых пастухов. Там можно было найти трактир, горстку магазинов и пару домов, цепляющихся за опушку леса. Мы с Ночным Волком избегали их. Те немногие поселки, которые мы встречали на нашей стороне реки, в это время года пустовали.

Кочевые пастухи, в более теплые месяцы обитавшие в разномастных шатрах и палатках, пасли свои стада на центральных равнинах, степенно двигаясь от колодца к колодцу через богатые пастбища. На улицах поселков и стенах сложенных из дерна домов росла трава. В этих заброшенных городах был мир и покой, и все-таки эта пустота напоминала мне о селениях, разграбленных пиратами. Мы никогда не подходили к ним близко.

Мы оба похудели и стали сильнее. Я сносил свои туфли и вынужден был залатать их сырой шкурой, и поскольку мои штаны протерлись, я обрезал их до икр. Я устал постоянно стирать свою рубашку; кровь «перекованных» и нашей добычи оставалась на груди и манжетах. Рубашка была залатана и оборвана, как у нищего, и неровный цвет делал ее еще более жалкой. В один прекрасный день я уложил ее в свой тюк и пошел дальше без рубашки. Дни были достаточно теплыми, так что я не замерзал, а более холодными ночами мы обычно быстро двигались, так что я грелся теплом собственного тела. Я загорел и стал почти таким же темным, как мой волк. Физически я чувствовал себя прекрасно. Я был не так силен и мускулист, как в то время, когда работал веслом и сражался. Но я чувствовал себя здоровым, ловким и мог трусить рядом с волком всю ночь и не уставать. Я был быстрым и бесшумным животным и снова и снова доказывал себе свою способность выживать. Я восстановил большую часть веры в себя, которую уничтожил Регал. Не то чтобы мое тело простило и забыло все то, что сделал с ним Регал, но я притерпелся к шрамам и приступам боли. Я почти перестал думать о подземелье и не позволял моей темной цели замутить эти золотые дни. Ночной Волк и я шли, охотились, спали и снова шли. Это было так хорошо, что я перестал ценить каждое мгновение. И все это было потеряно в одночасье.