Downшифтер - Макс Нарышкин

Это был для меня подарок, и я поспешил им воспользоваться. Дотянувшись до идеально выбритой щеки Костомарова, я по-пьяному чмокнул его в щеку.

— Слушай, — смущенно пробормотал он, отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи, — а почему ты уверен, что спрятанные тобой деньги взял именно священник? Найти мог любой. Лиса разрыла — пастух увидел.

— Что-то я не заметил здесь ни одного пастуха, купившего «Геленваген». И потом, я не верю в случайные находки, Костомаров. Единственно, что вызывает у меня доверие, это дед Белун.

— Какой дед Белун? — стал тужиться от воспоминаний Костомаров, и красные от спиртного глаза его вращались, как у хамелеона.

— Не напрягайся. Он живет в Беларуси. Отыскать клад дано только существу безгрешному — то бишь животному, ребенку или святому. Также считается, что помочь им в этом может некто Белун — страдающий насморком старик, живущий в придорожной ржи. Завидев путника, он выходит на дорогу и просит утереть ему нос. Если это сделать рукой, то он дает столько золота, сколько войдет в горсть, если платком — столько, сколько поместится в нем.

— А если рюкзаком?

— Молодец, соображаешь. Но запомни — ты должен быть безгрешен, иначе не получишь и копейки. А в этом городе…

— Пошел бы с тобой, посидели бы, но, прости, брат, не могу идти туда. Дом определенно ненормален. Пробовал продать, но здесь такие поразительные суки соседи, что любой совершенно бескорыстно готов рассказать покупателю, почему покупать не стоит. Три раза пытался — бросил.

Почему Костомаров не может там жить, я понял уже вечером, когда усилился ветер. Некоторые строители, которым заказчики зажимают деньги, замуровывают в стену бутылку горлышком наружу. И когда расходится ветер, уснуть невозможно.

Впрочем, мне и без этого хватало неприятностей. Хотя уснуть я так и не смог, и не вой в доме был тому причиной. Мне казалось, что это не я привел в городок дьявола, а ноги меня привели в его загородную резиденцию.

В три часа ночи, сжимая в зубах дотлевшую до фильтра сигарету, я прижался горячим лбом к холодному стеклу…

И мне показалось, что единственная ветка акации, росшей под моим окном, качается, тогда как остальные неподвижны.

От этого можно сойти с ума.

Четыре часа утра — время для воров и больших дел. Быстро поднявшись с кровати, я натянул на себя свитер и (о! — как быстро меня воспитали!) вышел из дома не через дверь, а через окно, осторожно сползши по стене. Молва утверждает, что во время сомнительных видений нужно креститься, я бы, наверное, так и сделал, если бы знал, на какую церковь. То там ветка качнется, то там человек в сером мелькнет… Однажды эти видения уже реализовались на практике. Бронислав любит повторять, что лучше перетрусить, чем недотрусить, и я буду действовать в соответствии с его правилами.

Задача ясна, но непроста. Чтобы поставить Лиду на ноги, Костомарову понадобится день-два, мне же, чтобы вернуть восемьсот тысяч, тянуть столько не следует. Все время в домике врача я обдумывал роль батюшки в этом деле. Люди Бронислава, прибыв в городок вместе со мной, тут же принялись устанавливать контакты. Им нужен был человек, ради денег готовый на все. Я хорошо знаю Гому, этот человек клещом впивается в души жертв, и его умению убеждать позавидовал бы сам Сократ. Быстро сориентировавшись, Гома вычислил человека, которому деньги нужны больше, чем кому бы то ни было, и человеком этим оказался отец красивой девочки. О священнике Александре ходит недобрая молва — иначе объяснить отсутствие посетителей в храме я не могу. У него на выданье дочь, при этом Лида не собирается постригаться в монахини, а готовится к выходу в светскую жизнь. Обеспечить ее будущее святой отец может только одним способом — заработать отвлеченными от конфессиональных особенностей делами. И тут появляются люди, которые обещают ему… Пообещать Гома может что угодно. И лжебатюшка, которому не доверяет народ, начинает действовать. Ему нужно выяснить, куда Бережной укрыл похищенные четыре с половиной миллиона. Для этого он обволакивает еще неокрепший ум Лиды объяснениями, рассказывает ей о дьяволе, которого привел в город заразный Бережной, и отправляет ее ко мне с мухоморовой отравой. Дело сделано, теперь я, раз за разом сходя с ума, догадаюсь, что является тому причиной, и приду сам. Так, собственно, и происходит. Письмо Лиды лишь направляет меня на истинный путь. В церкви — цитадели зла — со мной случается то, что и должно случиться, но о четырех миллионах я, видимо, молчу и всуе информацией не разбрасываюсь. Поскольку я Брониславу нужен все-таки мыслящий, а не сумасшедший, меня оживляют. Уловка батюшки не удалась, и Гома решает использовать испытанный способ, о котором я слышал, но в который не верил. На сцене появляются Лютик и Ханыга, но ни они, ни Гома не смогли угадать во мне масштабы желания жить.

С бабкой Евдокией все ясно. За мной следили каждую минуту в течение недели, ожидая, что рано или поздно я приведу к четырем с половиной миллионам. Каждый мой контакт проверялся. Едва я передал священнику из церкви рядом с моим домом триста тысяч, как его убивают. Это была моя ошибка: Бережной ходит по городку и раздаривает за просто так годовой бюджет города. Гома решил, что так я раздам все и нечем будет отчитываться перед Брониславом. Объяснить, что эти триста тысяч часть не четырех с половиной миллионов долларов, а часть выручки за проданный «Кайен», невозможно. У Гомы в голове работает чип, который запрограммирован на возможные действия Бережного, и он тут же предлагает контрмеры, логическое мышление среди которых не значится. Разбрасывается Бережной бабками — значит, это он уволок на периферию деньги Бронислава. Бабка Евдокия была убита только потому, что я у нее был, а после визита в церковь от меня можно ожидать чего угодно — старушке я мог подарить и миллион долларов…

Старуху прикончили тем же способом, что и священника, — перерезали горло.

А пропажу восьмисот тысяч я объясняю очень легко. Нет нужды повторять, что за мной ежеминутно велось наблюдение, и такой неприкрытый демарш, как поход за тремястами тысячами в лес сопровождался невидимым конвоем. Обнаружение в схроне восьмисот тысяч еще раз подтвердило догадку о существовании у меня денег Бронислава, и Гома пошел ва-банк, пока я не спустил все. Теперь ему оставалось найти недостающую сумму, и, по его мнению, я должен был ее выдать в квартире на Ленина. О найденных трехстах и восьмистах Гома умышленно молчал, желая, чтобы я сам все объяснил.

И это первая версия исчезновения моих денег. Вторая и не менее резонная, каковая и вела меня ночью по спящему городку, — это участие отца Александра без уведомления Гомы. Батюшка мог следить за мной, опьяненным новой жизнью, и ему ничего не стоило стать свидетелем и моего похода в лес за деньгами, и дарения оных. Я мог уйти из леса, а батюшка — остаться. Таким образом, осуществляя спонсорскую помощь, я даже не догадывался, что денег в тайнике больше нет. Тогда получается, что участие святого отца в резне священника и Евдокии бесспорно. Он ли перерезал глотки, не он — он все равно участвовал в этом. И пока версия о нахождении у него моих денег не опровергнута, я обязан нанести ему визит.