Сокрытые лица - Сальвадор Дали

Записка гласила:

Мадам,

Я только что узнал от моего поверенного Пьера Жирардана о Вашем приобретении собственности Мулен-де-Сурс. Должен уведомить Вас, что я не одобряю мотивов этой покупки. Ваше состояние сделало ее возможной, однако сердце Грансая таким способом не может быть куплено. Посему прошу Вас более не считать меня в числе своих друзей.

Прочтя это письмо в присутствии поверенного, Соланж де Кледа столь ужасно побледнела, что Жирардан, поднявшись с места, подошел и взял ее за руку, сжав в своих. Соланж отдала ему письмо, Жирардан воспротивился, отказываясь знать содержимое, но она сказала:

– Предпочитаю, чтобы вы знали всё. Граф приписывает мне мотивы, не могущие быть дальше от тех, кои даже приходили мне в голову, и мне хватит пяти минут, чтобы устранить это недоразумение. Поручаю вам передать ему это, если граф спросит обо мне. Что до меня, то достоинство в данный момент удерживает меня от прошений о такой встрече.

Старательный как никогда мэтр Жирардан поспешил к Грансаю с визитом.

– Граф, – сказал он, – мадам Соланж де Кледа глубоко потрясло ваше письмо.

– Она изложила вам его содержание? – спросил Грансай.

– Нет, сударь, она лишь сказала, что между вами возникло чудовищное недоразумение и что ей хватит пяти минут, чтобы его устранить.

– Она получит свою встречу, – сказал Грансай. – Можете предложить ей назначить любое удобное ей время.

Жирардан ушел, а Грансай погрузился в долгие размышления. «Что Соланж может придумать в свое оправдание? Разумеется, ничто не способно тут послужить хоть сколько-нибудь серьезным доводом; она попытается изобрести неумелые сентиментальные уловки, лишь бы избежать хотя бы неловкости неприсутствия на балу. Вот он, упорный труд муравья!» – сказал Грансай про себя, в то же время уничижая презрительной улыбкой свое восхищение тем, что он считал предательством Соланж… Десять лет все человеческие и сверхчеловеческие усилия ежедневно положены во имя одной-единственной цели: выйти за него замуж, стать графиней Грансай. Поначалу то была борьба престижа, гордости; потом, поняв, что он все равно в этом сильнее, она изобразила из себя смиренную жертву, мучимую безответной любовью в пылу несравненной жертвенности и возвышенности души; и все это – чтобы растрогать в нем жалость. Но в то же время она не пренебрегала обществом – напротив, она карабкалась вверх, оживленная демоническим рвением с единственной осознанной целью: поразить его. А он, наивный Грансай, не хитрее простого крестьянина из Либрё, был в двух дюймах от ее ловушки – пожалел ее. Она и впрямь смогла его поразить и даже того хуже – влюбила в себя, околдовала. Ибо даже сейчас, из глубин своей ненависти, он продолжал желать Соланж. «Идеальная игра, безошибочная, – рассуждал Грансай, – но она так мало меня знала, что в последний момент совершила грубую, непростительную психологическую ошибку, поверив, что определенно закрепит свое влияние на меня, связав нас общими интересами. Что ж, она от меня даже приглашения на бал не получит!»

В этот миг вернулся, запыхавшись, Пьер Жирардан, по-детски устыженный своим рвением. Он не смог устоять от искушения тут же сообщить графу время встречи, назначенное Соланж де Кледа.

– Так что ж, когда оно, это пятиминутное рандеву? – брюзгливо спросил Грансай.

– Через десять дней, в шесть вечера, в ее доме на улице Вавилон, – ответил Жирардан, делая пометку на листке бумаги. Грансай озадаченно повторил, недоумевая:

– Через десять дней?

– Это вполне объяснимо, – гордо ответил Жирардан. – Мадам де Кледа, разумеется, желает дождаться окончания бала…

– Уж конечно, – сказал Грансай и без единого слова прощания удалился к себе в комнату, раздосадованный, взбешенный. Что? Опять гордость, все с начала? Да, это она! Не нужен ей его бал!

И вот наконец, под защитным опием укреплений линии Мажино, бал графа Грансая состоялся.

Десять дней ожидания встречи, на кои она возложила свои последние надежды на счастье, стали страшнейшим испытанием влюбленной женщины из всех, какие Соланж могла на себя навлечь, и, вопреки толкованиям графа, она отложила их встречу, которой могла добиться, пожелай она того, немедленно, лишь из деликатности. Она не хотела, чтобы какие бы то ни было иные причины, кроме их подлинных отношений, создали на этой встрече и малейшее недопонимание. Тем самым Соланж лишь предвосхитила и помогла слабостям и скверным мыслям, кои неизбежно возникли в Грансае, слишком склонном судить мотивы любых действий Соланж как последовательно ведомых какими угодно целями и устремлениями, кроме самой простой – ее любви.

Но чтобы пролетели эти десять дней, что отделяли ее от встречи с графом, какие чудеса воли придется ей проявлять – каждый час ее жизни! Менее чем когда-либо могла она позволить себе явиться в решительный момент пред очи Грансая в свете, не выгодном для ее красоты или цельности духа. Напротив, между днем сегодняшним и грядущим она как никогда более непреклонно примет пытки становленья сказочным существом, порожденным ее пылким воображением, – существом, с которым граф пожелал соединиться чарами! Так началось истязанье Соланж де Кледа, без передышки, без жалости, пытка отделения души от тела, чтобы мученья первой не посягали на неприкосновенность красоты второго, не иссушали его, дабы могла она добиться своего, тех пяти минут, пожалованных ей Грансаем, еще раз пасть на колени, как она сказала когда-то столь изящно, «оставаясь пред ним на равных»… И в точности как не устыдилась она, приняв унижение наготой, не освященной любовью, так и теперь не спустится она к земле – останется коленопреклоненной на пьедестале, как легла, не унизив себя, на надгробье своей иллюзии.

В этом мире часы обстоятельств могут быть растянуты и повторены – все, кроме смертного, ибо он жестко отмерен, – а потому десять устрашающих дней пролетели, и настал наконец миг встречи. Соланж была прекрасна и полна достоинства, как королева, чиста телом и душой. Что могло отвращать от нее, кроме ее страсти? Прозрачность всех ее намерений не могла не разоружить графа с любыми его мучительными умыслами. Она не учила наизусть, что станет говорить ему, ибо говорить с ним будут не уста ее – сердце. Но Соланж ожидало худшее, хотя, быть может, и нет: около шести вечера явился мэтр Жирардан – передать извинения графа и объявить, что последний не сможет сдержать обещание, ибо срочно призван в Англию. Поскольку визит может продлиться несколько месяцев, Жирардану предстояло уведомить ее о возвращении графа в Париж. Несколько месяцев! Она понимала, что́ это означает, выдержав каждый час последних десяти дней так, будто они – десять лет крестных мук без воскресения. Но пока есть у нее хоть одна причина уповать, она выживет, она продолжит жить отчаянием. Так безжалостно возобновился ее непрерывный подвиг стойкости пред ежедневностью.

Плывя под воздействием люминала за пределами досягаемости тоски, она каждое утро пробуждалась к ней, онемелая от лекарственного забвения, и оттого еще пронзительней было грубое и внезапное воскрешение памяти о всех невзгодах. Отсюда и далее, пока бедная душа ее уходила за порог ада ее страсти, милое нагое тело ее разминали, трясли, простукивали, похлопывали, сжимали, терли, выкручивали и давили четыре костлявые бестрепетные руки ее массажисток; далее – питание, досмотренное, витаминизированное, безвкусное, выдержанное, отмеренное на весах, и она, механически жуя со всей силою ноющих челюстных мышц, мечтала только об одном: умереть от голода. Далее – насильственный труд отмеренного отдыха, склевываемого четвертями секунд, часы в руке… Затем долгие сеансы в салонах красоты, в прозекторской атмосфере, один за другим, все эти мельчайшие церемонии ее собственных похорон с парализующим реализмом удушья и сдавливания воскового савана и схождения во гроб, столь торжественно изображаемый гладкими движеньями никелированных коек с хитрыми механизмами… а чуть погодя – ужасное явленье первых капель жидкостей, кремов, бальзамов и соков ее разложения, что текут средь сильной аммиачной вони… Но далее худшее – воскресение, чудовищное вознесение: беспощадные уроки танца, и каждый поворот наказан унизительным паденьем, каждый взмах ноги в фуэте ритма раздираем шипастым колесом пируэтов, распят на пуантах, раскинутые руки пригвождены к узловатому кресту ритма, склоненная голова на вытянутой шее – на андреевских крестах акробатики.