Заговор против террора - Алекс Маркман

— Да.

— Мы скоро встретимся. Можешь идти.

Настенные часы пробили десять, и за окном начала сгущаться темная синева приближающейся ночи позднего лета. На заваленном хламом столе Кирилла уже трудно было различить бутылки водки и бидон разливного пива, рюмки и стаканы, но свет Кирилл не включал; не хотел отвлекаться от рассказа Панина о его командировке в Ленинград. От начальства ему поступило распоряжение проследить связи арестованных в Москве евреев с Ленинградской парторганизацией и выяснить все относительно этих связей.

— Маленков сам приехал, давил на начальство, а они на нас, — жаловался Панин, пьянея и стервенея на глазах. — Представляешь, как плохо идут дела с Вознесенским и его людьми, если сам Маленков присутствует на допросах! Неслыханное дело!

— Тише ты, — зашипел на него Кирилл. — Ну, а вы что?

— А мы что? Ты же знаешь нашего брата. Приказ есть приказ. Не всем, конечно, но тем, кто не очень рьяный, не позавидуешь. Спешит Маленков, спешит почему-то, а куда торопится, если подлинных врагов народа нашли? Не получится у них открытый суд, не получится. Поверь мне, Кирилл, не те времена и не те люди. Уже все знают, что семьи их ничто не спасет, признавайся или нет, и многие выбирают умереть достойно. Не те времена, брат. Да.

— Ну, а что ты выяснил по своей части?

— Что выяснил. — пробурчал Панин, наливая пиво из пустеющего бидона. — Все выяснил. Даже тот факт, что никакого заговора нет и не могло быть. Но это только для себя, не для начальства. Выяснил все дальние и близкие связи с евреями. Нашел там, в Ленинграде, и таких, которые оказались нечисты на руку, хитрованы и интриганы. Не все сходится в записях и отчетах. Все это, конечно, приплетут, как измену родине или еще там чего. Это уж не мое дело. — Панин стал прикуривать папиросу. Спички ломались в его руках и не хотели зажигаться. Кирилл забрал у него коробок, чиркнул и поднес огонь к папиросе. Панин пробормотал грязные ругательства по поводу спичек и их производителей и глубоко затянулся.

— Встречалась ли тебе фамилия Шаповалов? — спросил Кирилл.

Панин вскинул голову, как будто внезапно проснулся от дурного сна.

— Да. А как же! О нем легенды ходили. Один там, бывалый следователь, с юмором рассказывал, что Шаповалов хвастал, дескать, не сломаете вы меня, фашисты проклятые. Он умер в холодной камере. Как ему сейчас докажешь, что его все-таки сломали, и окончательно? Юморной такой следователь. Скажи, Кирилл?

Кирилл встал и зажег свет. Панин зажмурился и с пьяным презрением осмотрел стол. Заметив остатки кильки на большой тарелке, он схватил одну из них за хвост, положил на недоеденный ломтик черного хлеба и лениво откусил получившийся бутерброд.

— Что ты думаешь о Берии? — спросил его Кирилл.

Панин гадливо ухмыльнулся.

— Что о нем можно подумать? — Панин говорил и жевал одновременно. Получалось довольно невнятно, и это раздражало Кирилла. Он тоже начал пьянеть и наливаться злобой. — Такой же, как и остальные в Политбюро. Не лучше и не хуже. Я работал в министерстве при нем. — Панин наконец дожевал кильку, достал из кармана носовой платок и вытер пальцы. — Во время войны, если какой завод не выполнял план по выпуску военной продукции, он звонил директору и орал: «Я приеду и лично тебя расстреляю, сукин сын. И всех, кто с тобой управляет производством». — Панин глотнул пива и икнул. — Ну, понятно, тот директор завода спускал полкана на своих подчиненных, говорил, что Берия приезжает их расстреливать, ате — своим подчиненным, а те грозили работягам, что невыполнение плана — это саботаж, за который поставят к стенке. Отсюда и массовый героизм, и работа по 16 часов в сутки все годы войны, и все такое. А почему тебя интересует Берия?

— Да. так. Слышал я, что он получше других, и влияние на Сталина имеет больше других. Если это так, почему он не говорит Сталину, что происходит? Или, быть может, он не знает всего, что происходит?

Панин пьяно хохотнул и откинулся на спинку стула. Стул жалобно заскрипел, как будто предупреждая, что сейчас развалится.

— Берия знает все. Понял? Даже больше, чем знает Абакумов. И дело вовсе не в том, кто из этой своры хороший, а кто плохой.

— Тише ты, — зло скомандовал Кирилл.

— Все дело в Славном, — в том же тоне продолжал Панин.

— Я уже слышал это от тебя, — словно огрызнувшись, вставил Кирилл.

— Да, в Главном, — упрямо повторил Панин и наставил на Кирилла указательный палец, как дуло пистолета. — Не понимаешь ты простой вещи, Кирилл. На Руси всем правит царь. Если царь хороший, он дает слегка людям жить. В любом случае царь делает все, что хочет, и все вокруг терпят его. Запомни мои слова: поменяется царь — товарищ Сталин, и все изменится на следующий день в соответствии с желаниями нового царя. И все они: и Берия, и Маленков, и. — Тут Панин площадно выматерился, запив рюмкой водки. — И все они станут в один день другими. Такими, какими их пожелает видеть новый царь. Так было, так будет. Разлей по последней.

— Не философствуй. Уже время позднее..

Панин не слушал или не услышал слов Кирилла. Он продолжал:

— И знаешь — почему? Потому что вырвались наверх все холопы. Самая опасная и страшная категория людей. Люди холопского звания, как назвал их Некрасов.

— Савва, заткнись. Стены слышат. Совсем рехнулся?

— Вернее, не люди, а похожие на людей.

— Савва! М-мать твою. Сейчас плесну тебе в морду пивом, чтобы охладился.

— Давай лучше допьем его.

— Оставайся у меня, Савва, — командирским тоном приказал Кирилл. — Я постелю тебе на диване.

— Не надо стелить, я так лягу, — пьяно прогнусавил Панин, шатаясь и хватаясь за что попало, подошел к дивану и рухнул на него.

— Сними хоть ботинки, — посоветовал Кирилл.

— Какая разница, — бубнил Панин, впадая в пьяный сон. — Скоро ноги оторвут.

Тут Панин захрапел, и будить его было бесполезно. Кирилл снял с него ботинки, потушил свет, уселся за стол и закурил. С тревогой думал он о том, как его прошлое может встретиться с будущим.

30 сентября 1950 года Сталин ждал на своей даче в Кунцево доверенных членов Политбюро: Берию, Маленкова, Хрущева и Булганина. Приятного вечера Берия не предвидел.

Две недели назад на сверхсекретном совещании Политбюро Сталин был вне себя от ярости. Записи заседания не велось, Поскребышева не было:.обычно его звали только тогда, когда стенографировали все выступления.

Вначале Сталин вполне спокойно спросил Маленкова о состоянии Ленинградского дела. Пот выступил на лбу и над верхней губой верного сталинского прислужника.

— Мы приложили максимум усилий. — начал Маленков, и тут Сталин неожиданно взорвался, переходя на крик.