Ной - Дэвид Мэйн

Через неделю мы видим вздымающийся перед нами гигантский хребет, который при всем при этом совершенно плоский, словно стол. Холмы, по которым мы карабкаемся, отходят от него подобно волнам. С хребта белыми пальцами тычутся вниз водопады, и один из них, похоже, питает реку, вдоль которой мы идем. Судя по расстоянию, нас со всем зверьем ждет еще три-четыре дня пути, но если мы заберемся на хребет, то узнаем, что впереди, и сможем подумать, что делать дальше.

Мы останавливаемся перекусить. Сухари, оливки, сушеные фрукты.

– Посмотри – зайчик! – говорит Мирн.

«Ребро Адамово», – думаю я, а вслух произношу:

– Послушай, Мирн. Видишь вон тот хребет?

– Угу. Только это плато.

– Чего?

– Хребет таким плоским не бывает.

– Послушай, я тут подумал: жить здесь просто кошмар. Холмов слишком много, пахать нельзя, да и земля ужасная.

– Все взаимосвязано, – заводит она с таким видом, словно знает все на свете. – Когда много холмов, дождь смывает всю землю.

Господь Небесный, как же иногда тяжело с ней разговаривать.

– Мирн, слушай внимательно. Мы забираемся на вершину того хребта, смотрим, что впереди. Если нам понравится увиденное – пойдем дальше. Если нет – вернемся к тому месту, где соединяются две реки, и пойдем в обратном направлении. Путь неблизкий, но ничего лучше я придумать не могу. Я калека, и с такой землей, как здесь, мне не справиться.

Признаю, к тому моменту я впал в уныние, меня уже тошнило от нашего путешествия, и я продолжал нервничать из-за руки. Калеке будет непросто вести хозяйство. За последние два года я приспособился держать инструменты и наловчился управляться левой рукой. Однако сами понимаете – смириться с потерей руки нельзя. Тот, кто утверждает обратное, никогда не испытывал подобного на собственной шкуре.

И все же Мирн кажется абсолютно спокойной, она, как обычно, вертится, осматриваясь. Я прослеживаю ее взгляд и обнаруживаю, что она смотрит на шмыгающих в тощем кустарнике больших черно-оранжевых птиц, которых она называет иволгами.

– Ты вообще меня слушаешь?

Она поворачивает ко мне круглое личико. На губах улыбка, карие глаза горят. Она прекрасна, и я готов завалить ее прямо сейчас, но ее слова приводят меня в бешенство.

– Думаю, нам будет хорошо там, наверху.

– Как ты можешь об этом судить, мы же еще туда не добрались.

– Ну есть же иволги, пчелы, кролики…

– Ребро Адамово, Мирн, да хватит вести себя как дитя!

Мне тут же приходится пожалеть о сказанном, потому что ее лицо морщится, как кусок ткани, который комкаешь в руке, и она начинает плакать.

– Ну ладно, хватит, я не хотел. Правда, я дурак?

– Просто… просто… – кивает она.

– Я нисколько не сомневаюсь, наверху будет просто здорово, – говорю я. – Правда, придется немножко туго – ни капли дождя, – вырывается у меня.

Она вытирает глаза:

– Да есть там дождь. Смотри, река есть? Есть. И водопады есть. Значит, их питает либо ключ, либо озеро. Скорее всего, озеро, погляди на облака. Плато не дает влаге попасть на эту сторону. Потому здесь и сухо.

Вы только послушайте, что она несет. Я обнимаю ее, прижимаю к себе и говорю:

– Я не сержусь на тебя, просто я устал.

Она вытирает лицо руками, испачканными в глине, отчего оно тут же становится грязным.

– Иволги питаются фруктами, значит, где-то неподалеку должны быть фруктовые деревья. Зайцам тоже надо что-то есть. А пчелам нужны цветы. Цветы видишь? Я – нет. Значит, где-то наверху должен быть луг. – Она показывает вперед. – Наверное, вон там.

Я смотрю в ту сторону, куда она показывает. Я устал, и поэтому мне хочется ей верить.

– Этому тебя твой папа научил?

Она смеется сквозь слезы:

– У меня был такой папа, что он вряд ли мог кого-нибудь чему-нибудь научить.

«Вот так загадка», – думаю я.

– Так кто же тебя научил? Или ты сама обо всем догадалась?

– О Яхве! – говорит она, и, клянусь, в этот момент мне кажется, что я слышу свою мать. – Почему человека обязательно нужно чему-то учить или что-то ему показывать. Просто смотри.

Если от этого есть толк. Совершенно ясно, она все еще расстроена, поэтому я обнимаю ее и сжимаю так, как она любит. Одной рукой и одной лапой.

– У меня гляделки никудышные. Так что с этой поры смотреть за всем будешь ты.

Она не отвечает. Я говорю ей:

– Я буду пахать и ухаживать за животными. Если там растет лес, я построю тебе красивый деревянный домик. А если леса нет, я тебе сделаю домик из глины или даже из камня. Я больше не боюсь тяжелой работы. Когда-то я боялся, но сейчас мне хочется узнать, что мне под силу. Я изменился, я стал другим.

– Я знаю, – говорит она и улыбается.

– А твоя работа – за всем присматривать. Будешь говорить, что мне делать. Хорошо? А еще ты будешь учить детей. Когда они подрастут, начнут мне помогать. А ты будешь всему голова. Яхве свидетель, сам-то я дурак.

Она смеется.

– Ну как, по рукам? – спрашиваю я ее. – Согласна?

– Согласна, – отвечает она и зарывается в меня.

Бедняжка. Кажется, она действительно поверила.

И жил Ной после потопа триста пятьдесят лет.

Бытие 9:28

Он хоронит ее в мягкой земле, в поле, которое расчистил под горох, но так и не засеял. Земля расходится легко, словно вода. Он опускает ее тело, закутанное в саван, и начинает кидать землю, топчется, утрамбовывая ее шишковатыми ногами, а потом бросает новые горсти. Когда труд подходит к концу, полуденное осеннее солнце льет холодный свет ему на плечи. Его поношенная туника промокла от пота. Он моется в реке, ждет, пока обсохнет его упрямое тело, в котором еще осталось столько жизни, и лишь после этого позволяет себе роскошь присесть у могилы жены и поплакать.

Слезы быстро высыхают. Слез в Ное не больше, чем в камне, их так же тяжело выдавить, и текут они недолго.

Потом Ной осматривается. Поля снова перешли во владения красных маков с длинными стеблями и черными середками. Сейчас они уже сошли, однако Ной знает, что с приходом весны они вернутся и вплотную подберутся к могиле жены. Еще год-другой, и они скроют могилу полностью. Некоторые язычники украшали могилы усопших камнями с резьбой, башенками и памятниками, но Ною это не по душе. Суетно это.

Он прочищает горло и тихо произносит:

– Спасибо Тебе, Господи, за еще один день.

Немного погодя он добавляет:

– Что же до трудов, что Ты мне ниспосылаешь, я бы предпочел заняться ими попозже.