Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю - Роберт Д. Каплан

В соборе хранятся мощи святой Параскевы Пятницы – в золотом гробу со снятой крышкой. Я видел толпу румын, стоящих в очереди, чтобы прикоснуться губами к скелету. Меня поразили религиозный пыл и ужас на лицах верующих. Люди не просто непрерывно осеняли себя крестным знамением; они делали это, опускаясь на колени, при этом их лица были в поту. Они буквально обливались потом, хотя в соборе было холоднее, чем снаружи. Некоторые верующие писали святой Параскеве записки – причем не по одной. Каждое прошение писалось с максимально возможной скоростью, записка за запиской. Только в священных местах шиитов на Ближнем Востоке я ощущал подобную напряженную и удушливую религиозную атмосферу, заряженную взрывчатой энергией. Это меня испугало.

– Румыния слишком далеко, чтобы Запад нам помогал. Чем тяжелее и кровавее будет идти распад Российской империи, тем лучше для нас. Для нас это единственный способ прийти к демократии и воссоединиться с нашими братьями в Бессарабии.

Петру Бежан – редактор еженедельной газеты Timpul («Время»), которая родилась через несколько недель после декабрьской революции 1989 г. и создавалась студентами Ясского университета имени Кузы. Лозунгом газеты Timpul стало религиозное выражение «Adverat a inviat» («Воистину воскресе»). Выпуск, с которым позволил мне познакомиться Бежан, содержал несколько статей о присоединении Бессарабии к Румынии в 1918 г. и о «культурном геноциде», который совершали русские в Бессарабии с начала Второй мировой войны. Еще была статья о православных святых и колонка, посвященная поэзии Эминеску.

Бежан говорил мне, что Румынии необходима «вторая революция», чтобы искоренить «все следы насилия, бюрократии и социализма. Им не купить нас яйцами, кофе и мясом». Бежан утверждал, что генерал Ион Антонеску, пронацистский вождь и правитель Румынии во время Второй мировой войны, был патриотом и всегда действовал исключительно в интересах Румынии.

Кабинет Бежана был заставлен старыми пишущими машинками. На нем была фиолетовая рубашка и узкий коричневый галстук, судя по всему, из искусственной кожи. Короткой стрижкой давно не мытых волос и нарочито суровым выражением лица он напоминал русского революционера 1917 г. А зеленые глаза были как у заключенного в глубокой шахте, который пристально смотрит на маленький кружок солнечного света вверху, не зная, как до него добраться.

Я покинул кабинет редактора Timpul и отправился в редакцию Opinia Studeneasca («Студенческое мнение»), еще одного еженедельного издания, которое стали выпускать студенты Ясс после свержения Чаушеску. Найти Opinia Studeneasca оказалось непросто. Я обратился за помощью к студенту, которого встретил на улице. Он рассказал, что работал техником на строительстве дунайского канала в Чернаводэ. Мы заговорили о революции, и этот студент сказал, что Чаушеску «не умер, а просто скрывается». Вероятно, Чаушеску часто использовал двойников для публичных мероприятий, и одного из таких двойников и казнили. «Если приглядишься внимательно к лицу на видеозаписи, поймешь, что это не Чаушеску». Я заметил, что у некоторых людей лицо после смерти резко меняется. «Но не настолько», – возразил он. Я вспомнил «Дракулу», где Брэм Стокер пишет о том, что «все известные предрассудки мира сосредоточились в подкове Карпатских гор, словно она – эпицентр какого-то водоворота воображения».

Время шло к полуночи. Накрапывал дождь. Большая комната редакции Opinia Studeneasca была полна студентов, сидевших вокруг стола с несколькими старыми пишущими машинками, которые я уже видел в Timpul. Впрочем, никто не печатал. Все непрерывно что-то говорили пониженным, заговорщицким тоном. Все курили дешевые сигареты без фильтра. Но чем-то эти студенты походили на интеллектуалов американских кампусов 1960-х гг. Суровые парни, в дырявой обуви и поношенной одежде, которая была действительно поношенной, с грязными руками, безжизненными волосами и землистым цветом лица, говорившим о жизни в вынужденной бедности. Глаза их напоминали одинокого человека, оказавшегося в темном переулке; страхи этих студентов были реальными и физическими.

– Студенты в декабре погибли на улицах, а коммунисты и Секуритате остались. Продажные профессора, которые брали взятки у иностранных студентов, чтобы они могли перейти на другой курс, по-прежнему преподают в Ясском университете, а Секуритате их защищает, – говорил Кристиан Мунджиу.

У Мунджиу было дружелюбное выражение лица. Он легко улыбался, черные волнистые волосы были нормальной длины, на нем была джинсовая куртка западного производства. В отличие от всех присутствующих в редакции Opinia Studeneasca его легко можно было принять за студента американского университета. Он говорил мне:

– В Румынии сегодня такое отсутствие политической культуры, что этого просто невозможно представить… Чаушеску уже нет, но Илиеску почти такой же, как он, и станет еще хуже. Эти люди – Петру Роман [в то время премьер-министр] и Силвиу Брукан [бывший посол Румынии в США, интеллектуал и член коммунистической партии] – такие же автократы, которые используют проблемы власти.

Мунджиу испытывал страх и унижение. Страх – потому что «Секуритате по-прежнему в силе», а унижение – потому что декабрьская революция 1989 г. должна была начаться в Яссах, а не в Тимишоаре.

14 декабря, за два дня до первой демонстрации в Тимишоаре, здешние студенты подготовили публичное протестное выступление на центральной площади у отеля «Траян». Но службе безопасности стало об этом известно, и они заблокировали площадь, использовав для этого все трамваи, такси и прочий транспорт, оказавшийся поблизости.

– Нас оказалось легко подавить, – с горечью говорил Мунджиу. – Мы не смогли выступить так, как студенты в Тимишоаре. Тимишоара теперь – город румынской революции. Она ближе к Западу. Яссы могут гордиться великими традициями национализма, но мы слишком близко к России, к Востоку. Все влияние, которое мы испытываем, идет с Востока. Плохое влияние.

Через несколько дней я снова встретился с Кристианом Мунджиу в редакции Opinia Studeneasca. На этот раз он был со своей старшей сестрой Алиной, дипломированным врачом, которая хотела бросить медицинскую практику и стать писателем. Она уже собиралась опубликовать свой первый роман.

Мунджиу рассказывал мне о своей семье. Время от времени сестра перебивала его и уточняла детали.

– Обе мои бабушки и мать родились на том берегу Прута, в Бессарабии. Мой дед был в русском плену во время Второй мировой войны, когда Румыния была союзницей Германии. Нацисты неплохо к нам относились, совсем неплохо. Поверь, при нацистах мы жили гораздо лучше, чем при коммунистах. Дед два раза бежал из русского лагеря для военнопленных. В первый раз его поймали и вернули в лагерь. Во второй раз он шел пешком много ночей, но его снова поймали, уже около Прута. Русские собирались его казнить, но что-то произошло, я точно не знаю, и другой румын спас ему жизнь. Десять лет после окончания войны дед с бабушкой каждую ночь слушали радио «Свободная Европа». Они надеялись, что американцы избавят Румынию от русских. Они верили, что американцы могут что-то сделать. Но вы, американцы, горько разочаровали их. Когда румынская армия в конце Второй мировой войны отступала из Бессарабии, у другой моей бабушки было сорок восемь часов, чтобы оставить дом, родителей, брата и все, что у нее было. Позже она узнала, что русские казнили ее отца и брата. Она винит в этом американцев, потому что они не помогли Румынии в борьбе против русских. Даже сейчас, когда мои старшие родственники собираются вместе, они постоянно говорят о Бессарабии, о том, какие там произошли изменения, о том, что сделали русские их бывшим соседям по деревне. В школе нас учили, что Кароль II и Антонеску потеряли румынские территории, потому что вступили в союз с нацистами. Но от родителей мы узнавали правду. Мы знаем, что Антонеску – великий патриот, герой. Преступниками были русские и румынские коммунисты.