Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии - Эжен Марен

Так за десять лет своего первого пребывания епископом Фотий использовал все возможности своей ловкости, расточал льстивые похвалы, обильно раздавал угрозы, пускал в ход лицемерное или жестоко преследование под предлогом самого пылкого стремления к порядку среди монахов и к соблюдению канонов.

Император Михаил Третий, который нашел в нем патриарха, всегда снисходительного к его слабостям, предоставлял ему полную свободу и щедро осыпал его своими милостями. По указу императора Фотий стал попечителем всего имущества, оставленного в наследство церковным учреждениям. Став таким образом по милости императора верховным капелланом-распорядителем общественных пожертвований, патриарх использовал новую должность как еще одно средство приобрести себе сторонников. Даже его ученость служила этой цели: в своем дворце он основал школу, в которую никто не мог поступить, дав перед этим письменное обещание, что в делах церкви он неизменно будет согласен с мнениями Фотия.

Проведя на патриаршем престоле десять лет, он надеялся, что победил всех, кто ему сопротивлялся. Считая себя достаточно сильным для того, чтобы больше не остерегаться римской церкви, Фотий начал распространять в Константинополе, в Болгарии и на всем Востоке те послания, в которых упрекал латинян, называя грубейшими ошибками те их обычаи, которые не походили на принятые в греческой церкви.

От своего имени или от имени императора он стал издавать каноны, постановления соборов, императорские законы, исторические труды, всевозможные полемические сочинения, чтобы установить главенство нового Рима над старым. Потом на съезде, который проходил под председательством Михаила Третьего летом 867 года и на котором места трех восточных патриархов занимали три выбранные Фотием монаха, патриарх объявил, что лишает Николая сана папы. Казалось, патриарх победил, но через два месяца, ночью 23 сентября 867 года, Михаил Третий неожиданно был убит. Через два дня, 25-го числа, новый император Василий Македонянин приказал Фотию покинуть Константинополь и удалиться в монастырь. На престол патриархов был торжественно возвращен Игнатий.

Изгнанный в город Скепе, один из самых красивых портов побережья Европы, находившийся на краю Босфора, Фотий мог бы, упражняясь в религиозных добродетелях, забыть свое прежнее величие. Там было несколько монастырей, которые могли бы напомнить ему о недавних падениях, похожих на его собственное. Один из них был основан его дядей, патриархом Тарасием, в том монастыре находилась и могила Тарасия. В другом благочестиво окончил свои дни святой константинопольский патриарх Никифор, отправленный в изгнание Львом Армянином.

Но монастырское уединение не уничтожило надежду Фотия вернуться и не угасило его честолюбия. В то время ему было пятьдесят лет, это возраст силы, и он рассчитывал, что в столице, привыкшей к многочисленным переворотам, для него еще наступят лучшие дни. Желая подготовить это будущее, которое он доверчиво и самоуверенно воображал себе, Фотий, имевший в изгнании достаточно свободного времени, написал множество писем, укрепляя ослабшее мужество своих друзей, поддерживая прежние связи и создавая новые, готовя необходимые средства и способы для достижения своей цели. В этой переписке видны самые разные чувства – то смирение, то гордость, то страстное желание мести, то мягкость и готовность простить, то гнев, то покорность судьбе; слова текут то как бешеный поток, то как мирный ручей. Последовательность мыслей и подбор слов – все отлажено умело и изобретательно, с твердым намерением произвести на читателя сильное и прочное впечатление. Даже противники Фотия признавали, что он обладал невероятной силой убеждения.

«Это было время писать (сегодня нужно молчать), – обращается он к монаху Арсению, – время, когда во всей империи был полный покой, когда добродетель, которую теперь осмеивают, была в чести и благочестие процветало. Истина (куда она теперь удалилась!) могла свободно звучать на общественных собраниях. Жизнь монахов, которые стараются подражать святым, тогда казалась завидной; священники и епископы выделялись блеском своих добродетелей больше, чем своими священными регалиями. Но теперь что я Вам напишу? Разве что жалобы, похожие на жалобы Иеремии, потому что наши нынешние несчастья не менее нестерпимы, чем его беды. Какие стоны были бы достаточны при таком потоке зла? Бедствия, которые обрушиваются на нас одно за другим, осушили источник наших слез. То, что священно, осквернено и растоптано, Святого Духа недостойным образом бесчестят нечестивые книги и еще более нечестивые сердца. Пустыни, горы, пещеры и самые дальние края мира с большим трудом защищают священников Господа и епископов, бежавших от суровых условий тюрьмы или далекого изгнания. Церковь Бога растерзана, верные ей рассеяны по миру, пасторы вынуждены скрываться; с одной стороны – страх перед Богом, с другой – страх перед людьми».

Он не перестает повторять, что его дело – дело Иисуса Христа, пишет, что с ним добродетель, истина и справедливость, а вдали от него теперь только нечестие и ложь. Что сказать? Молитв больше нет; больше нет ни добродетели, ни свободы, ни справедливости: беззаконие выросло непомерно, нарушены законы божеские и человеческие.

Фотий не только говорил, но и действовал в согласии со своими принципами. Хотя Вселенским собором 869 года он был осужден и лишен епископского сана, он по-прежнему считал себя истинным главой константинопольской церкви, что вера и религия сконцентрированы в нем, что каждый, кто уходит от него, становится раскольником или еретиком. В дни своего первого патриаршества он сумел превратить свою партию в очень прочную структуру и очень крепко привязать к себе всех членов своей общины. Даже в изгнании у него оставались его изумительная активность, научные познания, красноречие, знание людей и огромный дар обольщения. В своей непобедимой гордости он нашел такую силу для сопротивления превратностям судьбы, что десять лет борьбы не поколебали его мужества и не утомили верующих его церкви. Ведь у Фотия была своя церковь, которая существовала внутри православной церкви, а точнее, была направлена против нее. У фотиан была мощная иерархическая организация, были собрания и храмы. Их вождь, хотя и был в изнании, пользовался поддержкой преданных ему друзей, нескольких верных монахов, благодарных учеников, и защищенный небрежностью или симпатией императорских чиновников сумел не только сохранить эту церковь, но даже укрепить и увеличить ее. «Умножайте, увеличивайте паству Христа, – писал он Григорию, архиепископу Сиракузскому, который был одной из самых крепких опор его партии, – производите рукополагайте и посвящайте в сан, стройте и освящайте храмы».

Захарию, митрополиту Антиохийскому, он советовал широко открыть двери для тех, кто желает начать монашескую жизнь. Не все ли равно, каким путем они удалились от зла и приняли «философскую жизнь», если они исповедуют те же взгляды, что он? И даже смерть за его дело или в одной общине с ним – разве не самая славная судьба, о которой человек может мечтать?

Один служитель никомедийской церкви умер в изгнании вскоре после того, как получил сан священника. Фотий под предлогом желания утешить митрополита Никомедии и утешиться сам послал митрополиту длинное письмо, которое звучит как настоящая победная песня: «Один из наших собратьев отнят у нас, но для того, чтобы быть посвященным Богу, которому мы должны приносить первые плоды из числа тех благ, которые имеем в изобилии. Он был сорван как плодоносная ветвь, нагруженная зрелыми плодами, но остался ствол, который породит столь же прекрасные ветви. Он ушел от нас, этот прекрасный и восхитительный образ добродетели, но тот же художник может создать много других таких образов. Они был взят у нас в расцвете молодости, в возрасте, когда человек мужественно переносит испытания. Не будем завидовать ему из-за того, что он первым достиг их конца. Его уста молчат, но его дела говорят красноречиво. Его язык нем, но слова, которым он порицал нарушающих законы, всегда будут бичевать их злые намерения. Одним словом, он закончил свои дни среди преследований, бедствий и испытаний, и в этом для меня великое утешение. Да, нужно было, чтобы священник именно так был принесен в жертву Богу в качестве первого плода – священник, который вытерпел гонения во славу Бога; священник, чье свободное слово закрывало рты невеждам и сдерживало языки тех, кто гонится за суетными радостями, одним словом – был нужен священник. Он не увидел восстановления церкви, за которую он сражался, – не увидел плотскими глазами, но видит его теперь глазами своей души и, конечно, находясь ближе к Богу, он ради нас, еще пребывающих в плотской жизни, добьется, чтобы это восстановление завершилось быстро».