Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии - Эжен Марен

Фотий действительно никогда не терял надежды на победу своего дела. Он в высшей степени владел тайной внушать своим сторонникам свою веру в близкий успех, особенно потому, что готовил этот успех всеми средствами. Вначале ему удалось добиться возвращения ко двору. Он стал наставником сына того самого императора, который его изгнал, и лестью сумел вернуть себе милость императора.

Затем, когда в 877 году умер Игнатий, Фотий при согласии Василия сумел вернуться на Патриарший престол и даже добился того, что был признан папой Иоанном Восьмым, но из осторожности не стал выполнять условия, на которых это было сделано. Потом, когда его поступки, его обманчивые обещания, лживые письма и коварные проделки стали известны в Риме, его отлучили от церкви три сменивших один другого папы – Иоанн Восьмой, Марин и Адриан Третий; но похоже, что Фотия нисколько не волновали произнесенные ему анафемы. Он был в милости у императора и, чтобы сохранить эту милость, не гнушался никакой лести. Когда умер старший сын Василия, Константин, прелат-царедворец канонизировал покойного, освятил его именем церкви и монастыри; с согласия патриарха знаменитый чародей Феодор Сантаварин, чтобы утешить скорбящего отца, заставил скончавшегося сына появиться перед ним и его обнять.

Василий умер в конце августа 886 года, успев назначить преемником сына Льва. Лев, бывший ученик Фотия, чувствовал к своему выдающемуся наставнику сильную ненависть, которая не возникла в один момент, а была порождена прежними обидами и подозрениями, вызывавшими у молодого правителя глубокое и непобедимое недоверие к Фотию. Поэтому одним из первых дел нового императора было смещение Фотия и заточение его в монастырь Армян, где тот и провел остаток жизни. Перед своей смертью, случившейся в 898 году, этот прелат, отлученный от церкви девятью папами, успел увидеть, как в религиозных делах империи вновь наступил мир, а Восток и Запад заключили прочный союз при епископском правлении его второго преемника, святого патриарха Антония Кавлея (893–895).

Но еще в 886 году архиепископ Неокесарийский Стилиан с согласия императора и от имени многих епископов направил папе Стефану письмо с просьбой, чтобы тот утвердил избрание нового патриарха, которое, как им казалось, должно было положить конец всем расколам и объединить всех верующих, так долго разделенных, в одну паству. Это письмо было послано от имени епископов, священников, дьяконов, настоятелей монастырей и монахов, которых, по милости Бога, не смогли поколебать ни насилие, ни преследования.

Похоже, что прямым последствием этих долгих лет смуты было не только спокойствие, вернувшееся во внутреннюю жизнь греческой церкви. Фотий сумел запугиванием или лестью, тюрьмой, изгнанием, непрерывными притеснениями или же подарками, должностями и всевозможными интригами уменьшить число игнатиан и приобрести себе сторонников. Напрасно он, изгнанный священник, смещенный с должности, пытался захватить силой церковь Святой Софии в присутствии Игнатия и верных тому епископов; напрасно он нарушал спокойствие в монастырях, преследуя верных Игнатию монахов, изгоняя игуменов, смягчая старинные строгие правила святого Василия, измерял совершенство монахов верностью его партии. Напрасно он мог гордиться безусловной преданностью нескольких игуменов, аскетов-одиночек и монахов, довольно слабых как в добродетели, так и в религии. Несмотря на усердие нескольких отшельников и некоторых сицилийских монахов, похоже, что подавляющее большинство монахов Константинополя предпочли не милость могущественного незваного чужака, а верность законному патриарху даже во время преследования.

Но хотя после восстановительной деятельности патриархов Стефана и Антония Кавлея греческая церковь почти полностью излечилась от внешних ран, в ней сохранялся душевный недуг, который вскоре усилился и в середине XI века, при патриархе Михаиле Керуларии (1043–1059) стал причиной того болезненного раскола, от которого до сих пор страдают и Запад, и Восток. Долгая полемика, в которой было больше ловкости, чем добросовестности и широты ума, направленная против первенства римского первосвященника и против некоторых обычаев латинской церкви, в конце концов привела к озлоблению, недоверию и враждебности по отношению к западным христианам; эти чувства постепенно проникали в народные массы и в массы монахов и в результате долгого воздействия сильно расшатали умы. Доверчивое невежество подавляющего большинства и покорная услужливость тех, кто привык бесконтрольно подчиняться, видимо, делали эту болезнь все более опасной, пока не случилась непоправимая катастрофа. Она была похожа на те характерные лишь для одной местности лихорадки, возникающие по многим причинам, которые зачастую невозможно установить, зародыши которых долго остаются бесплодными, но вдруг развиваются под влиянием каких-то обстоятельств и в итоге наносят непоправимый ущерб.

И для борьбы против Фотия, и для сопротивления ереси константинопольские монахи часто искали поддержки у Апостольского престола. В этих случаях римский первосвященник был для них необходимым противовесом всемогущему патриарху и верховным судьей во всех религиозных спорах.

Начиная с Никейского собора многочисленные партии, спорившие между собой по поводу толкования православных истин в те времена, когда в еще неточно определенных догмах были неясные места, приобрели привычку представлять свои разногласия на суд римского епископа и получать от него решение, которое прекращало споры. Именно поэтому историк Сократ, рассказывая о соборе, созванном Евсевием Антиохийским, где не присутствовали ни папа Юлий, ни кто-либо из его легатов, отметил, что законы церкви запрещали предлагать на обсуждение внутри церкви постановления без согласия римского папы. Созомен пишет еще яснее: «В церкви есть закон, по которому все, что сделано против решения римского епископа, считается недействительным».

Во времена Нестория и Эфесского собора 431 года папа Целестин посылал письма святому Кириллу Александрийскому, защитнику православия, но также писал через посредника письма народу и духовенству императорской столицы и таким образом первый начал ту переписку между старым Римом и новым Римом, о примерах которой читатель дальше будет узнавать очень часто. И действительно, спустя несколько лет константинопольские архимандриты направили папе Льву Великому письмо, в котором просили у него совета в деле Евтихия. Папа ответил: «Хотя нас разделяет большое расстояние, общие мысли объединяют наши души. Письмо, которое вы желали получить от нас, должно было попасть к вам в тот самый момент, когда ваше письмо было получено здесь – по крайней мере, если оно смогло добраться до вас».

Писем, которые он посылал духовенству и народу Константинополя, было недостаточно, чтобы показать монахам его особую любовь к ним и то, как высоко он ценил их влияние на верующих. Он желал отдельно и без посредников сообщить им о своем доверии к ним и надеждах, которые на них возлагает. Он часто возбуждал их усердие в борьбе за православную веру (за время с октября 449 года до ноября 450 он направил шесть отдельных писем константинопольским архимандритам) просьбами, чтобы они открыто объявили себя ее защитниками. «То, что мы уже писали о константинопольской церкви, – писал он в письме к Фаустину и всем остальным архимандритам, – вы при вашей возвышенной и любви и усердии не можете оставить без внимания, и все же мы посчитали, что должны особыми письмами настоятельно просить вас вспомнить о вашем святом занятии и далеко отбросить от ваших сердец все соблазны, созданные противниками мира в церкви… Сообщите всем, кто служит Богу, то, что написал, сопротивляйтесь врагам Евангелия, оставайтесь едиными со своим пастырем в человеколюбии и постоянными в единстве с католической верой».