Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Полковой командир, сам подойдя к рядам,распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались поротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то жемгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные,молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты,подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и,высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.

Через полчаса всё опять пришло в прежнийпорядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир,опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.

— Это что еще? Это что! — прокричал он,останавливаясь. — Командира 3-й роты!..

— Командир 3-й роты к генералу! командира кгенералу, 3-й роты к командиру!.. — послышались голоса по рядам, и адъютантпобежал отыскивать замешкавшегося офицера.

Когда звуки усердных голосов, перевирая, кричауже «генерала в 3-ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показалсяиз-за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловкоцепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражалобеспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном(очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения.Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как онзапыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.

— Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что?— крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3-йроты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от другихшинелей. — Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите отсвоего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!.. А?…

Ротный командир, не спуская глаз с начальника,всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этомприжимании он видел теперь свое спасенье.

— Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там ввенгерца наряжен? — строго шутил полковой командир.

— Ваше превосходительство…

— Ну что «ваше превосходительство»? Вашепревосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство —никому неизвестно.

— Ваше превосходительство, это Долохов,разжалованный… — сказал тихо капитан.

— Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалованили в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.

— Ваше превосходительство, вы сами разрешилиему походом.

— Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так,молодые люди, — сказал полковой командир, остывая несколько. — Разрешил? Вамчто-нибудь скажешь, а вы и… — Полковой командир помолчал. — Вам что-нибудьскажешь, а вы и… — Что? — сказал он, снова раздражаясь. — Извольте одеть людейприлично…

И полковой командир, оглядываясь на адъютанта,своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что егораздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найтиеще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другогоза неправильность ряда, он подошел к 3-й роте.

— Кааак стоишь? Где нога? Нога где? — закричалполковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять недоходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.

Долохов медленно выпрямил согнутую ногу ипрямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.

— Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель!Переодеть его… дря… — Он не успел договорить.

— Генерал, я обязан исполнять приказания, ноне обязан переносить… — поспешно сказал Долохов.

— Во фронте не разговаривать!.. Неразговаривать, не разговаривать!..

— Не обязан переносить оскорбления, — громко,звучно договорил Долохов.

Глаза генерала и солдата встретились. Генералзамолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.

— Извольте переодеться, прошу вас, — сказалон, отходя.

— Едет! — закричал в это время махальный.

Полковой командир, покраснел, подбежал клошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынулшпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовилсякрикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.

— Смир-р-р-р-на! — закричал полковой командирпотрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку иприветливым в отношении к подъезжающему начальнику.

По широкой, обсаженной деревьями, большой,бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокаяголубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов.Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских,белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал очем-то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжелоступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей,которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.

Раздался крик команды, опять полк звенядрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голосглавнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го-го-го-го-ство!» Иопять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался;потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходитьпо рядам.

По тому, как полковой командир салютовалглавнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, какнаклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающеедвижение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, —видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большимнаслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости истарательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно сдругими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.