Опасная игра Веры Холодной - Виктор Полонский

— Может, имеет смысл ей помочь? — предположила Вера, раскрывая сумочку. — Давайте я оплачу этот убыток. Сколько там креп-марокена пошло на платье? Рубля на три-четыре?

— Что вы! — замахала руками Амалия Густавовна. — Наиночка не возьмет ваших денег! И ничьих не возьмет! Она до ужаса щепетильная! Я вам не рассказывала ее историю, но так уж и быть — расскажу. Только строго entre nous…[92]

В истории Наины не было ничего особенного. Отец, пакгаузный надзиратель Главной складочной таможни, обвиненный во взяточничестве («Да у кого там руки чисты?!» — многозначительно хмыкнула Амалия Густавовна), повесился накануне суда. Семья — жена и две дочери — остались без пенсии и каких-либо средств к существованию.

Мать тогда еще не ослепла, но видела уже плохо, сестра, которую из материнской утробы тащили щипцами, с рождения была «не в себе», вот и пришлось Наине зарабатывать на жизнь шитьем.

— Если Галина Мироновна — портниха от бога, то Наиночка — швея от него. Ей любую материю дай — не перекосит нигде, ни одной морщинки нигде не будет, и каждый стежок похож на другой как две капли воды, будто машинка шила, а не живой человек, — нахваливала Наину гримерша. — Знаете, Верочка, если вы хотите помочь бедной девочке, то закажите ей платье или юбку.

— Хорошо, я подумаю, — уклончиво пообещала Вера, совершенно не имевшая желания шить платье у столь странной особы. — Кстати, Амалия Густавовна, хочу поделиться с вами впечатлением от «Вестника кинематографии». Я, к стыду своему признаться, только вчера взяла этот журнал в руки и читала его, не отрываясь, весь вечер. Узнала столько интересного и нового…

К стыду признаться, до «Вестника кинематографии» у Веры руки так и не дошли. Знакомиться с кино она предпочитала напрямую, а не посредством журналов.

— Прекрасный журнал! — подхватила Амалия Густавовна. — Им занимается Александр Иванович, очень эрудированный человек, большой умница и знаток своего дела. А какой он рассказчик! Никто так не умеет рассказывать анекдоты и подмечать комическое в обыденном. Но все одаренные люди имеют слабости. — Амалия Густавовна покосилась на стоявший на столе графинчик с ликером. — Александр Иванович имеет пагубную страсть к запоям, причем к длительным. Если уж начинает, то пьет не менее месяца, а потом еще недели две приходит в себя. В этот раз начал он на Рождество, стало быть, скоро уже объявится. У нас он бывает раза два на неделе, потому что редакция находится на Маросейке, но я вас непременно познакомлю. Только берегитесь, милая. — Пожилая женщина причмокнула полными губами и погрозила Вере пальцем. — Александр Иванович такой волокита! Он вам проходу не даст! Недаром же его прозвали Селадоном[93].

— А у кого в ателье прозвище Ботаник? — быстро спросила Вера, внимательно наблюдая за реакцией собеседницы. — Я слышала краем уха один интересный разговор…

— Не знаю, — Амалия Густавовна нисколько не изменилась в лице, и голос ее остался прежним, спокойным. — Всех наших прозвищ и не упомнить. Актеры обожают навешивать друг другу ярлыки, каждый день выдумывают что-то новое. Но если Ботаник, то, скорее всего, Ромочка Заржицкий. Он обожает цветы, может весь день проходить с розой в руках.

Режиссера Заржицкого, пошляка и франта, невозможно было представить в роли немецкого шпиона. К тому же Вере было известно, что он появился в киноателье совсем недавно, буквально перед самым Рождеством, а послание, в котором упоминался Ботаник, было перехвачено контрразведкой раньше.

После Амалии Густавовны у Веры оставалось три кандидата — Мусинский, Гончаров и Дидерихс — и всего одна домашняя заготовка, касающаяся Ботаника. Был еще гардеробщик, но его вряд ли можно было считать полноценным кандидатом, да и особой заготовки для него не требовалось, так, всего одна простенькая фраза на немецком языке, не более того. С немецким, благодаря помощи Владимира, проблем не было. Гораздо сложнее придумывать «ботанические» обороты на русском. Как же это трудно, оказывается, вплетать в обыденную речь совершенно посторонние слова! Выходит неуклюже и так глупо! Но что поделать? Спрашивать в лоб: «Вы — Ботаник, верно?» — нельзя. Это чересчур грубо, к тому же так недолго и умалишенной прослыть. «Ох, вот бы застать всех троих разом!» — загадала Вера, поднимаясь по лестнице в Большой павильон. Очень не хотелось общаться наедине с Мусинским. Этот мужлан с сальным похотливым взглядом может вообразить невесть что! Да и с Дидерихсом Вера была знакома лишь шапочно, их познакомил на ходу, то есть на бегу, Сиверский. Не те отношения, чтобы уместно было начинать разговор первой, да еще и на столь «отвлеченную» тему, но придется. Начав дело, надобно доводить его до конца, иначе лучше и не начинать.

Высшие силы услышали Веру — Гончаров, Дидерихс и Мусинский стояли близко от входа в павильон и что-то оживленно обсуждали вполголоса, что-то по работе. Вера уловила слова «кадр», «план», «чертовы тени» и «тусклый интерьер». Увидев подходившую к ним Веру, троица оборвала разговор на полуслове. Гончаров и Дидерихс вежливо поклонились, Мусинский же только кивнул.

— Здравствуйте, господа! — пропела Вера, останавливаясь напротив Гончарова. — Ах, Василий Максимович, я только вчера вспоминала вашего «Онегина»! Какая это была картина! Только вы, с вашим талантом и вашим богатым жизненным опытом, могли так ярко показать нам Пушкина!

— Позвольте, но Пушкина там не было… — попытался встрять Мусинский, но на него никто не обратил внимания.

— Мне искренне жаль, что вы пришли в кинематограф не смолоду! — продолжала Вера. — Сколько замечательных картин остались неснятыми…

— Позвольте, но когда Василий Максимович был молод… — снова подал голос Мусинский, но, получив тычок локтем от Дидерихса, умолк.

— Мне жаль, что вы столько времени занимались вашей скучной ботаникой! Кинематограф — ваше призвание!

— Позвольте, но я никогда не занимался ботаникой, — удивился Гончаров. — Вы меня, должно быть, с кем-то спутали. Прежде я служил по ведомству Министерства путей сообщения.

Удивление его выглядело искренним, но это еще ничего не означало. Недаром же говорится, что стреляного воробья на мякине не проведешь.

— Но не выслужился дальше титулярного! — поддел Мусинский.

— Ты-то вообще птица пятнадцатого класса![94]— беззлобно огрызнулся Гончаров.

— Ах, прошу прощения. — Вера картинно коснулась лба кончиками пальцев правой руки. — У меня с самого утра разыгралась мигрень, и оттого я все путаю. Я много думала об одном ботанике, который… Впрочем, это не важно, он бы предпочел, чтобы я о нем не думала… Извините, господа.