Опасная игра Веры Холодной - Виктор Полонский

«Главное управление по делам печати Министерства внутренних дел обеспокоено нарушениями репертуарной политики в кинематографических театрах, получившими в последнее время широкое распространение. В погоне за барышами владельцы театров потакают низкопробным вкусам, демонстрируя картины, противные нравственности и благопристойности. Подчас бывает и хуже — зрителям демонстрируются картины кощунственного содержания или же возбуждающие к учинению бунтовщических или иных преступных деяний. В числе последних можно назвать такие картины, как «Картуш, предводитель разбойников» и «Шуаны, или Бретанская плаха». Министерство разослало всем губернаторам циркуляр, в котором указано на то, что при разрешении публичного демонстрирования при помощи кинематографов картин необходимо всякий раз сообразоваться как с сюжетом разрешаемых к демонстрированию картин, так и с теми основными указаниями, кои содержатся в действующих узаконениях».

Ежедневная газета «Русское слово», 12 февраля 1913 года

Рымалов славился своей пунктуальностью, поэтому его неявка на съемку сразу же вызвала беспокойство у Сиверского. Он дважды пытался связаться с оператором по телефону, но тот не отвечал. Сиверский обеспокоился еще больше. Отложив все дела, он помчался к нему домой, в Малый Козихинский переулок, где узнал от дворника, что к Владимиру Игнатовичу вчера вечером приехали на парных[105]санях четверо мужчин в штатском. Трое поднялись к Рымалову, снимавшему квартиру на третьем этаже, а один стал прохаживаться под окнами. Кучер остался ждать при санях. С козел не слезал, желания вступать в разговор с дворником не проявлял, курил не махорку, а «господские» папиросы. Спустя примерно полчаса двое гостей вывели под руки Рымалова, посадили в сани и увезли. Тот, кто ходил под окнами, поднялся в квартиру, где пробыл вместе с оставшимся там товарищем до двух часов ночи. Сани вскоре вернулись и ждали их. «Охранное отделение, — со знанием дела сказал дворник. — Их повадка». Сиверский сразу же связал арест Рымалова с убийствами Корниеловского и Стахевича.

— Валентин Николаевич прознал о его тайных делах, потому и был убит, — уверенно говорил он, явно гордясь своей проницательностью, хотя гордиться тут, в сущности, было нечем. — А Владислав Казимирович, я уверен, был его сообщником. Политика, господа, сугубая политика…

Почему именно «политика», никто не спрашивал. Известно же, что Охранное уголовщиной не занимается, на то полиция есть. Вера, знавшая истинное положение вещей, держала язык за зубами. Из-за ареста Рымалова, самого лучшего и самого загруженного оператора ателье, пришлось срочно перекраивать график съемок. Ханжонков распорядился сначала закончить снимать все начатые картины, а потом уже браться за новые. Веру очередная проволочка расстроила.

— Привыкайте, это кинематограф, — сказал ей Чардынин. — Здесь все тщательно планируется, но эти планы меняются по три раза на дню, поэтому лучше не загадывать. Сегодня нет оператора, завтра Александру Алексеевичу придет в голову очередная идея, послезавтра Крутицкий изъявит желание сниматься… Кстати, я уверен, что изъявит, причем в самое ближайшее время.

— Почему вы так думаете? — спросила Вера. — Интуиция подсказывает?

— Скорее, знание жизни, — усмехнулся Чардынин. — Вавич[106]подписал контракт с Тиманом на две картины. Будет играть графа Монте-Кристо и Бориса Годунова. А там, может, и еще кого-то сыграет. Скоро же Великий пост, наша «страдная» пора. Развлечения запрещены, но производство картин идет полным ходом, чтобы было чем порадовать на Пасху истосковавшихся зрителей. Как только Крутицкий узнает о том, что Вавич снимается у Тимана, так сразу же и сам захочет. Вот увидите. Мне очень хочется, чтобы вы дебютировали в «Жизни в смерти».

— Вы находите, что я более ни на что не гожусь, кроме как на роль трупа? — оскорбилась Вера, не увидевшая в сценарии этой картины никаких особенных преимуществ для себя.

— Ну что вы, что вы! — замахал руками Чардынин. — Я полностью солидарен с Александром Алексеевичем, который пророчит вам великое будущее. Но первый блин всегда комом, в первой картине актеры всегда играют немного стесненно, а в роли Ирмы…

— Мне не придется ничего играть, — докончила Вера, признавая в глубине души, что Чардынин прав.

— Вам не придется суетиться, и у зрителя будет возможность разглядеть во всех деталях вашу чарующую неземную красоту, — серьезно, без улыбки, обычно сопровождающей комплименты, сказал Чардынин. — Если вы думаете, что это будет скучная роль, то ошибаетесь. Скучных ролей не бывает, бывают скучные актеры. А знаете что, Вера Васильевна? Давайте-ка мы с вами сегодня проведем небольшую репетицию! В настоящих декорациях, перед камерой, без посторонних, только вы и я. Декорации от «Фальшивого купона» нам подойдут — такая же комната, что и в «Жизни». Сделаем вид, что снимаем кино, чтобы вы освоились, привыкли к камере. А то поначалу ее око оказывает гипнотическое действие. В половине четвертого вам будет удобно?

— Мне всегда удобно, — улыбнулась Вера, — я же ничем не занята.

— Вот и прекрасно! — улыбнулся в ответ Чардынин. — Только уговор — не настраивайтесь заранее, не репетируйте перед зеркалом, не глядите на чужую игру. Лучше прогуляйтесь или почитайте какой-нибудь роман. Все равно, не имея опыта, вы не сможете настроиться правильным образом, станете держаться скованно, а это совсем ни к чему.

Гулять не хотелось, да на сильном морозе долго и не погуляешь, от силы полчаса. Чтения у Веры с собой не было, но зато была сумка с вязаньем, которую она оставила в гардеробной. Вязание успокаивает, за вязанием время летит быстрее, кроме того, от вязания есть практическая польза — будет Женечке какая-нибудь обновка. Вера чувствовала, даже знала, что у нее будет не сын, а дочь, и твердо решила, что назовет ее Евгенией. Владимиру это имя тоже нравилось. «Евгений Владимирович — это звучит!» — говорил он. «Евгения Владимировна», — повторяла про себя Вера.

Вязать в Большом павильоне на виду у всех не хотелось. Опять же, там волей-неволей хоть краем глаза да станешь наблюдать за тем, как играют другие, а Чардынин советовал не делать этого. Вера решила уединиться в «реквизитной», на мебельном складе киноателье, который находился в нижнем этаже. По сути, то был не склад, а две смежные, богато меблированные комнаты. Разнообразный мебельный реквизит был расставлен с таким расчетом, чтобы можно было вынести любой предмет, не переставляя с места на место остальные.

Кресла имелись в обеих комнатах, но Вера облюбовала то, что стояло во второй, дальней, возле окна. Окно, пусть и наполовину утопленное в землю, пропускало достаточно света для вязания, потому что день был солнечный. Вдобавок от этого окна нисколько не дуло, а стоящий рядом с креслом шкаф удачно отгораживал пространство, создавая иллюзию маленькой уютной комнатки. Если сесть спиной к двери, то можно было вообразить, что сидишь в будуаре, весьма мило. Увлекшись вязанием (начало — самый трудный этап, то и дело приходится распускать да начинать заново), Вера перестала обращать внимание на то, что происходило вокруг. Да и зачем обращать? Если вдруг кресло, в котором она сидит, понадобится кому-то в павильоне, ее попросят пересесть.