В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель

– Anytime[8], – ухмыльнулась Глэсс.

Позже, вспоминая эту сцену, я воображал, будто в холле похоронного бюро нас встретил раздававшийся со всех сторон шепот – отголосок тех стенаний и плача, которые год за годом пропитывали невзрачные предметы, выставленные в мутной витрине. Однако во владениях смерти царило безмолвие. Только если хорошо прислушаться, можно было услышать тихий свистящий звук.

– Что это? – спросила Диана.

– Это толстый дядя, – сказала Тереза. – Он спит.

– Но если он спит, он больше не может присматривать за твоим папой.

– Поэтому мы и пришли, солнышко. Глэсс, пойдешь первой?

Мы двинулись вперед по полутемным коридорам. Казалось, в этом доме напрочь отсутствовали видимые источники света, и все же откуда-то он проникал в комнаты, исходя отовсюду и ниоткуда, и он не был ни ярким, ни в то же время сумеречным – самый тусклый свет из всех, что мне доводилось видеть. Вскоре мы оказались в комнате, облицованной кафелем, – в ней как раз и горел свет, исходивший от висящих под потолком холодных, беспощадно бьющих в глаза неоновых ламп, – и уставились на гробы, чья отполированная дубовая доска ярко блестела, отражая белесые лучи.

– Там не гвозди, там болты – ну, знаешь, которые можно вывинтить обратно. И нет проблем! – разъяснила Глэсс приумолкшей при виде гроба Терезе.

– Который из них? – только и спросила она.

– Левый. Как мне кажется.

– Тебе кажется?

– Ну ладно, ладно, я уверена: левый!

Проблемы, как оказалось, были. Звук, с которым вывинчивались болты, положил конец мертвой тишине в этом здании. Треск дерева, эхом отлетавший от кафельных стен, звучал в наших ушах автоматной очередью, ударами грома. Но в конце концов крышка поддалась.

– Мда, – сказала Тереза, заглянув внутрь. – За те деньги, что я ему заплатила, на него следовало бы в суд подать. – Она не повела бровью, но в голосе ее сквозила ярость. Мы с Дианой силились дотянуться и посмотреть, что же ее так разозлило, но были еще слишком малы, чтобы достать до козел.

– И думать об этом забудь, – скептически оборвала ее Глэсс. – Давай, идем!

Как только они обе покинули комнату – Тереза для того, чтобы перепарковаться на скрытом от посторонних глаз заднем дворе, а Глэсс – чтобы найти из дома выход на этот самый двор, – мы приставили к козлам скамеечку и, наступая друг другу на ноги, забрались на нее и с любопытством уставились на труп, лежавший в выстланном бархатом гробу, как огромный завернутый в белую бумагу подарок. Во всем доме не было слышно ни звука, за исключением дыхания спящего г-на Хендрикса.

– Смотри, он улыбается, – сказала Диана после того, как в молчании прошло несколько минут. – И странно пахнет.

Профессор выглядел весьма умиротворенно, однако г-н Х. Хендрикс и впрямь сильно схалтурил. По крайней мере, на лице явно не хватало грима, и нельзя было не заметить слабо поблескивавшие в холодном свете неоновых ламп узлы на концах проволоки, скреплявшей верхнюю челюсть с нижней. Нам лишь однажды довелось видеть отца Терезы при его жизни, но поскольку дети, откровенно говоря, были нужны ему как собаке пятая нога, он бы не произвел на нас совершенно никакого впечатления, не обрати Тереза на нас его внимание. Тогда он замахал руками, как будто отмахиваясь от роя налетевших насекомых, и выглядело это до того забавно, что мы не смогли удержаться и захохотали – что, в свою очередь, повергло профессора в еще большее замешательство, он замельтешил руками еще отчаяннее, а мы, глядя на это, прямо-таки задыхались от смеха. Теперь эти руки застыли в неподвижности, вытянувшись вдоль тела. Присмотревшись, я с удивлением обнаружил, что по размерам они едва превосходят мои – ладони взрослого мужчины были маленькими, грациозными и хрупкими.

Вдруг в поле моего зрения оказалась еще одна рука – это Диана, перегнувшись через край гроба, потянулась к профессору. Вначале мне показалось, что она хочет погладить его, но моя сестрица – еще и года не прошло с того дня, как ей извлекали из уха улитку, – решила проститься с профессором по-своему. Вытащив ладонь из кармана, она, не особенно церемонясь, но все же с подобающей в подобных случаях серьезностью, своими тонкими пальчиками извлекла на свет красного мармеладного мишку и затолкнула его глубоко в левую ноздрю покойного. Вторая пачка мармеладок была почти прикончена нами за время ожидания в машине, и в запасе на предстоявшую ночь оставалось совсем немного – это вознесло в моих глазах ее прощальный подарок до высот поистине королевской щедрости. Заслышав шаги, мы быстро спрыгнули с табуретки, и в эту же минуту Глэсс и Тереза, кряхтя от тяжести, втащили в комнату первый из купленных тем вечером мешков с картошкой.

– Дорогая была картошка, – вспоминала Глэсс, подняв глаза к розовеющему закатному небу и подливая себе пунш. – Мелкая, желтая и корявая. Никогда не забуду – сорт «Клементина», не рассыпается при варке! Зачем, спрашивается, вообще варить картошку, которая после этого не рассыпается, а? – Она громко брякнула кружкой об стол. Тереза лишь закатила глаза.

Чтобы поменять местами профессора и мешки с картошкой, пришлось изрядно попотеть. Мы с сестрой, отодвинув в сторону скамеечку, вновь взгромоздились на нее и оттуда наблюдали, как Тереза схватилась за мертвую руку, которая, как она удовлетворенно констатировала, без труда поднималась и опускалась, поскольку трупное окоченение уже прошло. То, как она помотала туда-сюда холодной конечностью, до того напомнило мне яростно отмахивавшегося от нас профессора, что пришлось зажать рот рукой, чтобы не рассмеяться.

Взяв тело за руки, Тереза и Глэсс одним рывком усадили его вертикально. Шея склонилась вбок, и остававшийся в носу воздух вышел с тихим свистом. Глэсс в ужасе завопила, выпустила руку и отскочила назад. Профессор накренился, и его голова с тихим стуком ударилась о край гроба.

– Ну пожалуйста! – прошипела Тереза.

– Извини, дарлинг. Я просто…

– Да, я понимаю. Давай еще раз.

Пока тело профессора волокли, тянули и тащили через все похоронное бюро, мы с Дианой, не находя себе места от волнения, путались под ногами у матери и ее подруги.

– Да никогда я не поверю, что он весил семьдесят пять кило, – выдохнула Глэсс на полпути откуда-то из-под мышки висевшего на ней тела, то и дело норовившего соскользнуть с плеч. – Надо было… еще картошки доложить… или морковки.

– Тачку бы!.. – просипела Тереза, и это было последним, что сорвалось с ее губ в тот вечер, повиснув в темноте ночи, как тщетный призыв, обращенный к сказочной фее, чья помощь была так необходима двум хрупким девушкам, заталкивавшим под порывами ветра и каплями дождя труп в багажник автомобиля.

Опасаясь, что соседи и прохожие заподозрят неладное, Тереза не решилась рыть яму в саду при свете бела дня. В качестве подходящего ею было выбрано свободное местечко под одним из кленов. Именно там сейчас и покоился в траве ее отец, в то время как они, смахивая со лба мокрые спутавшиеся пряди, орудовали свежеприобретенными лопатами. Еще перед тем как первый раз вонзить свою в землю, Глэсс вытащила из кармана пачку сигарет, глубоко затянулась и посмотрела на тело, простертое у ее ног.