Охота на императора - Рудольф Баландин
Шрифт:
Интервал:
Аркадий Тырков, арестованный в ночь с 13 на 14 марта по оговору Рысакова, признавался, что ни разу не испытал к нему враждебного чувства: «Это был еще совсем юный, добродушный и жизнерадостный провинциал. Вчера – еще просто мальчик в самом разгаре, если так можно выразиться, своей непосредственности, сегодня – цареубийца… сам бросивший первую бомбу. Он видел кровь посторонних людей, пострадавших от его снаряда… Он видел толпу, сбегавшуюся к месту катастрофы, у которой в глазах был ужас пред совершившимся и негодование к нему, Рысакову… На суде, мне помнится, он говорил, что он совсем не террорист, а мирный деятель. Этим заявлением, наивным с первого взгляда, он не отрицал, конечно, факт метания бомбы, а отгонял от себя и от других мысль, что он может вообще убивать людей. Таким образом, не один только животный инстинкт самосохранения, а более сложный комплекс чувств душил его с такой силой, что лишил всякого самообладания и бросил целиком во власть чужой воли.
Рысаков был, как говорили, способный юноша, хорошо знал математику. Память у него была очень точная и, вероятно, развитое воображение. В нем ходила какая-то скрытая, не развернувшаяся еще силушка (к его приземистой, широкоплечей фигуре с большой головой это слово вполне применимо), но вся беда в том, что ему слишком рано дали такую ответственную роль…
Таких людей клеймят ужасным словом «предатель, и этим исчерпываются все счеты с ним. Мне хотелось показать, что… он заслуживает только жалость, а не презрение».
Отдавая должное добрым чувствам благородного Тырква по отношению к тому, кто выдал его, учтем свидетельство более убедительное – самого Рысакова. В прошении о помиловании он покривил душой. Написал, будто был вовлечен в преступление под воздействием чужой злой воли, сослался на свою веру в Бога и стремление покаяться. Однако он сам вызвался стать террористом. Где же его искренность в данном письме? чувствуется голос духовно сломленной личности. Называет себя имеющим счастье считаться верноподданным императора, тогда как всего лишь месяц назад бросил бомбу под карету предыдущего царя…
2 апреля, накануне казни, Рысаков пишет еще одно, последнее показание, в отчаянной надежде убедить власти сохранить ему жизнь. Выдав уже всех, кого мог, он предлагает себя в агенты для выслеживания революционеров. Вот фрагменты его записки:
«Террор должен кончиться во что бы то ни стало. Общество и народ должны отдохнуть, осмотреться и вступить на мирный путь широкого развития гражданской жизни.
К этим мыслям меня привела тюрьма и агитационная практика.
Из нас, шести преступников, только я согласен словом и делом бороться против террора. Начало я уже положил, нужно продолжить и довести до конца, что я также отчасти, а пожалуй и всецело, могу сделать. ‹…› До сегодняшнего дня я выдавал товарищей, имея в виду истинное благо родины, а сегодня я товар, а вы купцы. Но клянусь вам Богом, что и сегодня мне честь дороже жизни, но клянусь и в том, что призрак террора меня пугает, и я даже согласен покрыть свое имя несмываемым позором, чтобы сделать все, что могу, против террора.
В С.-Петербурге, в числе нелегальных лиц, живет некто Григорий Исаев (карточка его известна, но он изменился), адреса его не знаю. Этот человек познакомил меня с Желябовым, раскрывшим предо мной широко дверь к преступлению. ‹…› По предложению Григория в субботу, в день бала у медиков-студентов, я вывез с вокзала Николаевской железной дороги [два ящика] с зеркалами, каждый по 4 пуда, в которых находился, как мне он объяснил, типографский станок. Точно нумер ломового извозчика не помню, но разыскать его могу вскоре. Довез станок по Садовой до Никольского рынка, где сдал Григорию. Если бы я воспроизвел некоторые сцены пред извозчиком, то он непременно бы вспомнил, куда свез два ящика с зеркалами.
Где живет Григорий, не знаю, но узнать, конечно, могу, особенно, если знаю, что ежедневно он проходит по Невскому с правой, от Адмиралтейства, стороны. Если за ним последить, не торопясь его арестовать, можно сделать весьма хорошие открытия: 1) найти типографию, 2) динамитную мастерскую, 3) несколько «ветеранов революции». ‹…› Я предлагаю так: дать мне год или полтора свободы для того, чтобы действовать не оговором, а выдачей из рук в руки террористов. Мой же оговор настолько незначителен, знания мои неясны, что ими я не заслужу помилования. Для вас же полезнее не содержать меня в тюрьме, а дать некий срок свободы, чтобы я мог приложить к практике мои конспиративные способности, только в ином направлении, чем прежде. Поверьте, что я по опыту знаю негодность ваших агентов. Ведь Тележную-то улицу я назвал прокурору Добржинскому. По истечении этого срока умоляю о поселении на каторге, или на Сахалине, или в Сибири. Убежать я от вас не могу – настоящее мое имя получило всесветную печальную известность. Одним словом, в случае неустойки с моей стороны, не больше как чрез неделю я снова в ваших руках. Намечу вам свой план:
1) По Невскому я встречу чрез 3–4 дня Григория и прослежу за ним все, что возможно, записав сведения и представив по начальству.
2) Коновкин, после моего ареста перешедший на нелегальное положение, даст мне новую нить. Я его узнаю вскоре на Васильевском острове, куда он часто ходит.
3) Кондитерская Кочкурова, Андреева, Исаева и т. п. столкнет меня с Верой Филипповой, урожденной Фигнер, и по ней я могу наткнуться на многие конспиративные квартиры. ‹…›
6) Постоянные прогулки и обеды в столовой на Казанской площади и у Тупицына, вечернее чаепитие в известных мне трактирах, а также слежение за квартирами общих знакомых наведут меня на столкновение с лицами, известными мне только по наружности, каких я имею около 10 человек. Одним словом, возможно. лично мне в течение месяца-полутора открыть в С.-Петербурге большую часть заговора, в том числе наверное типографию и, пожалуй, две-три квартиры. Вы представьте себе то, что ведь я имею массу рабочих, с которыми совещается революционная интеллигенция. При этом я обязуюсь каждый день являться в ж[андармское] управление, но не в секретное, и заранее уславливаюсь, что содержание лучше получать каждый день. ‹…›
Пусть правительство предоставит мне возможность сделать все, что я смогу, для совершенного уничтожения террора, и я честно исполню его желание, не осмеливаясь даже и думать о каких-либо условиях, кроме тех, которые бы способствовали в агентстве. Себя вполне предоставляю в распоряжение верховной власти и каждому ее решению с благоговением покорюсь.
Григорий Исаев к этому времени был уже арестован. Жандармы использовали последнее показание Рысакова для его изобличения. Их не заинтересовали предложения предателя. Утром 3 апреля 1881 года его привезли на Семеновский плац вместе с А.И. Желябовым, С.Л. Перовской, Н.И. Кибальчичем и Т.М. Михайловым. И во время заключения, и приговоренные к смертной казни, и в последние свои мгновения все они, кроме Рысакова, вели себя мужественно. Кибальчич перед смертью составил схему реактивного летательного аппарата (она была обнаружена в жандармском архиве летом 1917 года). Этот молодой революционер, занимавшийся изготовлением взрывчатки, был талантливым изобретателем и незаурядным мыслителем.
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!