Последний штрих к портрету - Людмила Мартова

От сделанного открытия Катю затрясло. Маше она всегда симпатизировала. Та была тихой, открытой, немногословной и очень спокойной женщиной, полностью сфокусированной на своей семье. Пока Мишка строил карьеру, Маша тащила на себе дом и детей, работала женой, как она это называла: возила детей по кружкам и секциям, готовила обеды, занималась ремонтами. Катя даже не знала, какое у нее образование. Между тем, уровень жизни у Лондонов был довольно высоким. Катя считала само собой разумеющимся, что зарабатывал на это все Мишка, но сейчас вдруг усомнилась. В конце концов, он был менеджером очень средней руки. При неработающей жене, двоих детях и московских ценах не очень-то позволишь себе ежегодные поездки в Ниццу.

Сделанными выводами нужно было срочно поделиться с Бекетовым. Выплеснув остатки чая в раковину, Катя вымыла кружку, вернулась в спальню и, немного поколебавшись, включила стоящий у кровати торшер. Свет упал на лицо Бекетова, тот завозился, отворачиваясь, а потом рывком сел на кровати, только после этого открыл глаза и уставился на Катю.

– Что-то случилось?

– Нет. Да. Не знаю.

– Содержательно. – Он растер лицо ладонями, крепко-крепко и быстро-быстро. Пододвинулся, освобождая край кровати, похлопал приглашающе рукой, садись, мол, коротко сказал: – Рассказывай.

И Катя рассказала. Он слушал внимательно, не переспрашивая, смешно вытягивая губы дудочкой, видимо, так ему лучше думалось. Катя радовалась уже тому, что он не перебил ее рассказ, чтобы рассмеяться в лицо. Она была вовсе не уверена, что не говорит глупости. Но связь между делами прошлых лет и сегодняшними событиями должна была быть, ее не могло не быть, и единственной ниточкой, соединяющей прошлое и будущее, в Катином понимании была именно Маша Лондон.

– Красиво излагаешь, – сказал Бекетов, когда она, наконец, закончила. – Не знаю, насколько ты попала в яблочко, но что-то в этом точно есть. Так что обещаю, что с самого утра займусь тем, что наведу справки. Ты вообще что про эту самую Машу знаешь?

– Да практически ничего, – пожала плечами Катя. – Я и с Колокольцевыми всего два года назад познакомилась, конечно, Аглая Тихоновна на меня произвела неизгладимое впечатление, поэтому я к ней ходила в гости больше, чем к Глашке. Про свою семью она мне рассказывала, но больше про родителей, бабушку, мужа, про то, как Глашку растила после того, как та осталась сиротой. С Мишкой и Машей я, конечно, общалась, но в основном на семейных торжествах. Аглая Тихоновна имела привычку каждый год отмечать день рождения, а еще собирать семью и друзей 2 января на обязательную солянку. Плюс на Глашкин день рождения иногда гости приходят. Жизнью Лондонов специально я не интересовалась. Знаю, конечно, что у Мишки и отец, и дед, и прадед были известными скрипачами, а про Машу… Старше она Мишки на четыре года, это да. То есть ему в девяносто пятом, когда Дима Магадан в Москву приехал, только пятнадцать было, а ей уже девятнадцать. Так что возраст подходит. Помню еще, как она рассказывала, что ее родители после развала Союза совсем без работы и денег остались. Они вроде инженерами в каком-то научном институте работали, после перестройки все НИИ начали распадаться, и у них иногда по нескольку дней, кроме хлеба, никакой еды в доме не было. Но они руки не опустили, а придумали кожаные куртки шить. Отец где-то кожу доставал, а мать кроила и шила кожанки. Их у них спекулянты забирали и довольно хорошо платили, так что на эти деньги они и жили.

Она вдруг замолчала, словно захлебнувшись. Бекетов «поймал» это сразу, тронул за руку, спросил:

– Что?

– Кожаные куртки, – сказала Катя, глядя на него горящими глазами. – Ты понимаешь, они шили кожаные куртки, и Маша им помогала, она сама рассказывала.

– Ну и что?

– Как что? Володя, ты подумай, каким инструментом пользуются, когда шьют из кожи?

– Не знаю, – пожал плечами он. – Иголками какими-нибудь особо толстыми. Ножницами крупными.

– А еще? Ну думай, Володя. Основной инструмент кожевенников – это…

– Шило, – не сказал, а скорее выдохнул он.

– Ну да, ты же понимаешь, все сходится. И почему погибла Нина Петровна, понятно тоже. Она всегда смотрит в окно и, конечно, она наверняка узнала Машу, которую видела за эти годы десятки раз. Она увидела, что та входит в подъезд, знала, что Аглаи Тихоновны нет дома, но Маша почему-то не выходила из подъезда, не застав никого в квартире, и Нина Петровна решила пойти и посмотреть. И получила канделябром по голове.

– А зачем Марии Лондон было тайно приходить в квартиру Колокольцевых? Если в поисках золота, то почему она не искала его предыдущие двадцать лет?

Катя растерянно посмотрела на Бекетова.

– Я не знаю. Может быть, она просто забыла об истории с золотом, а сейчас Антонина напомнила ей об этом, и Маша решила, что стоит поискать тайник в квартире?

– Что-то не сходится.

– Да, я тоже вижу дыру на дыре, но это не значит, что моя версия неправильная и ее нужно с ходу отмести. Я предлагаю просто проверить, может ли Маша быть той самой любовницей Зимина или не может.

– Я и не отметаю. И не отказываюсь проверить, – примирительно сказал Бекетов и потянул Катю за руку так, что она упала ему на грудь. – Я обязательно это сделаю, но не сейчас. Сейчас глубокая ночь, и если мы оба не выспимся, то завтра будем ни на что не годны. Хотя, если у тебя бессонница, то я не против разделить ее с тобой. У меня есть на примете одно дельце, которым мы можем неплохо занять время, украденное у сна. Ты как?

Катя прислушалась к себе. Сна не было, она была слишком взбудоражена своими мыслями и выводами, к которым в итоге пришла. Конечно, ему завтра с утра на работу… Но он же сам предложил. Поудобнее устроившись поверх тяжелого мужского тела, Катя нашла его губы и дала ответ, который был понятен без слов.

* * *

Что делать, было понятно без слов. Маша сбежала со ступенек университета и прищурилась, глядя на солнце. Консультация сегодня закончилась чуть раньше, чем она рассчитывала, поэтому до рабочей смены, на которую она должна была заступить, оставалось на полтора часа больше времени, и его нужно было провести с чувством, с толком, с расстановкой. Когда в следующий раз выпадет свободный промежуток, даже представить сложно.

Родители, попавшие в западню перестройки и последовавшего за ней распада страны, потеряли зарплату, а потом и работу. При этом в семье было двое детей. Маша, старшая, тогда оканчивала школу, нужно было определяться с институтом, брат же только-только перешел в четвертый класс, и двое едоков на двух взрослых шеях воспринимались серьезным ярмом.

Частичным подспорьем, разумеется, были картошка и морковка, которую выращивали на даче бабушка и дедушка и присылали детям и внукам. Но одной картошкой сыт не будешь. Решением, которое приняли родители, точнее, разумеется, мама, Маша не могла не гордиться. Уволившись из своего умирающего НИИ, мама открыла кооператив по пошиву кожаных курток.