Освенцим. Нацисты и "окончательное решение еврейского вопроса" - Лоуренс Рис

И вот настала суббота, 20 июня 1942 года: дата, на которую был назначен побег. Утром двое из команды надели нарукавные повязки, изображая капо, а потом все четверо стали толкать тележку, груженную хламом, через ворота с надписью «Труд освобождает» Освенцима I, по направлению к лагерному периметру. «У ворот, – рассказывает Пиховский, – я доложил охраннику на немецком: «Заключенный девятьсот восемьдесят и еще трое с тележкой идут на склад». Он [эсэсовский надзиратель] сделал запись в своей книге и разрешил нам идти». Как только прошли ворота, Евгений Бендера направился в пустующий гараж, чтобы приготовить машину, а остальные трое проникли на склад через люк угольного хранилища. Они увидели, что дверь на территорию склада с одеждой крепко задвинута на тяжелый стальной засов, но Станислав, «сильный парень», схватил кирку и ударом открыл дверь. Внутри они торопливо подобрали форму для себя и для Бендеры. Кроме того, взяли четыре автомата и восемь гранат.

Одевшись в эсэсовскую форму, они уже собирались покинуть склад, как вдруг услышали голоса двух немцев, доносившихся из коридора. «Я не знал, что делать, – говорит Пиховский. – Что, если они войдут? Но потом случилось чудо, если только чудеса существуют. Эти двое поговорили – и не зашли. Просто удалились».

Через окно склада они подали Бендере знак подогнать автомобиль к входу. Он вышел из машины и стал по стойке смирно напротив своих троих друзей, переодетых в эсэсовцев. «Через каждые 60 или 70 метров стояла смотровая вышка, – говорит Пиховский, – и охрана смотрела на нас, но нам было все равно, потому что мы были уверены в себе. Генек снял шапку, что-то мне сказал, и я отправил его на склад, где он переоделся в эсэсовца».

Теперь уже все четверо готовы были приступить к самой опасной фазе побега: «Поехали. И сразу же после первого поворота увидели двух эсэсовцев. Генек сказал: «Будьте осторожны!» Мы проехали мимо них, они поприветствовали нас: «Хайль Гитлер!», и мы сделали то же самое. Проехали триста или четыреста метров и увидели еще одного эсэсовца, чинившего велосипед. Он бросил нам: «Хайль Гитлер!», и мы повторили. Теперь мы были на пути к главным воротам, и вопрос был в том, разрешат ли нам проехать без документов – но мы верили, что это возможно. Ворота были закрыты, справа стоял эсэсовец с автоматом, а слева стол и стул, на котором сидел еще один эсэсовец. Осталось проехать 80 метров, и Генек переключился на вторую скорость, потом 50 метров, а ворота все еще закрыты. Они видели машину и всех нас в эсэсовской форме, а шлагбаум был еще на месте. Оставалось 20 метров. Я посмотрел на Генека и увидел пот на его лице. Метров, наверное, за 15 я подумал: «Пришло время застрелиться, как мы и решили». В этот момент меня толкнул в бок священник – я знал, они рассчитывают на меня. Поэтому я закричал эсэсовцам: «Ну, сколько нам еще здесь ждать!» Для убедительности осыпал их ругательствами. После чего эсэсовец на вышке что-то сказал, ворота открыли, и мы проехали через них. Это была свобода».

Ликующие, они мчали по проселочной дороге, и через несколько минут были уже за несколько километров от Освенцима. С помощью друзей, живших неподалеку, они сменили одежду, сняв эсэсовскую форму, бросили машину и смешались с обычным польским населением. Первая часть их плана – их собственный успешный побег – была выполнена.

В самом Освенциме вторая часть их плана тоже удалась. Хитрость Казимежа Пиховского с фальшивым трудовым отрядом спасла от репрессий всех заключенных, оставшихся в его блоке, кроме одного. Это был капо, отправленный в наказание на голодную смерть в камеру 11 блока.

Но простое физическое освобождение из Освенцима не обязательно означает конец страданий для тех, кто там побывал. И трое беглецов – приятелей Пиховского – столкнулись с трудностями уже после побега. Станислав Ястер узнал ужасную весть: его родителей в отместку отправили в Освенцим, где они погибли. Его самого убили в Варшаве во время оккупации32. Для Йозефа, священника, пребывание в Освенциме стало таким потрясением, что, по словам Пиховского, «он бродил, словно в трансе». После войны он погиб под колесами автобуса. Евгений Бендера, первым предложивший побег, обнаружив себя в списке смертников, когда вернулся домой, узнал, что жена бросила его. Он запил с горя и умер. Из четверых беглецов только Казимеж Пиховский дожил до наших дней, но и он тоже признается, что до сих пор испытывает психологическое потрясение от перенесенных страданий. Во снах его преследуют эсэсовцы с собаками, и он просыпается «совершенно мокрый от пота, и разбитый».

И все же, несмотря на несчастья, с которыми столкнулись все четверо после рискованного побега из Освенцима, ни один из них никогда не сомневался в том, что они приняли правильное решение: рискнуть всем ради свободы. И если бы они знали, что было у Гиммлера на уме, когда он совершал тур по лагерю в июле 1942 года, они были бы вдвойне в этом уверены. Убийства в Польше ширились. 19 июля Гиммлер объявил: «Настоящим сообщаю, что переселение всего еврейского населения Генерал-губернаторства будет проводиться и завершится 31 декабря». В этом контексте под словом «переселение» подразумевается «убийство». Таким образом, Гиммлер назначил конечную дату уничтожения нескольких миллионов польских евреев.

Однако слова Гиммлера были не столько приказом на будущее, сколько окончательным утверждением плана по уничтожению евреев. Потому что они стали конечным результатом того процесса становления решения, который начался еще до вторжения в Советский Союз, последним звеном в цепи причинно-следственных связей, которые можно отследить только в ретроспективе. Каждое из решений, предшествовавших его заявлению – решение загнать в гетто польских евреев, потом приказы о проведении массовых расстрелов в ямах на востоке и последующие эксперименты по массовому умерщвлению газом, решение депортировать немецких евреев и затем идея убивать «нетрудоспособных» евреев в гетто, чтобы освободить место для новоприбывших – все эти и другие действия стоят за внешне относительно безобидной, но по сути смертоносной директивой Гиммлера от 19 июля 1942 года. Концепция теперь полностью сформирована, хотя главное решение было принято еще несколько месяцев назад. Нацисты собирались уничтожить евреев. Все, что осталось, – это практические детали реализации поставленной задачи. А уж это эсэсовцы, по их собственному мнению, умели.

В течение 1942 года нацисты должны были значительно ускорить процесс уничтожения, стремясь воплотить в жизнь свое «окончательное решение еврейского вопроса». Возможности для массового уничтожения в Освенциме все еще ограничивались пропускной способностью газовых камер «Красного домика» и «Белого домика» (регулярные умерщвления в крематории основного лагеря прекратились вследствие сложностей, описанных во второй главе). Поэтому Освенцим, несмотря на свою последующую известность, тогда, в 1942 году, играл еще только второстепенную роль в уничтожении польских евреев.

Гиммлер видел реальную возможность реализации его приказа об уничтожении польских евреев к концу 1942 года не потому, что отводил Освенциму основную роль: он знал, что большинство убийств будет происходить в трех новых лагерях, уже созданных в польских лесах. Эти три места, в отличие от Освенцима, не столь известны: Белжец, Собибор и Треблинка. То, что сегодня названия этих лагерей не ставятся в один ряд с Освенцимом – просто злая ирония. Сами нацисты постарались стереть их названия из истории, и приложили максимум усилий, чтобы уничтожить все следы их существования после того, как они выполнили свое страшное предназначение. Задолго до окончания войны нацисты разрушили эти лагеря, а землю в тех местах оставили зарастать лесом, или снова распахали под крестьянские поля. Однако они не предприняли никаких попыток физически ликвидировать Освенцим, даже в последние дни существования лагеря. Он зародился на основе довоенной модели нацистской системы в качестве концентрационного лагеря, и никто не пытался спрятать следы таких лагерей от населения. Да, такие лагеря как Дахау строились на окраине существующих населенных пунктов, и это было даже полезно с точки зрения пропаганды – как демонстрация того, что всех, кого сочтут недовольными, отправят в лагеря «перевоспитывать». Только когда в Освенциме стали массово убивать людей, когда шизофреническая сущность его функции, о которой уже говорилось, начала проявляться – тогда нацисты дошли до того, что начали взрывать газовые камеры перед уходом, но оставили остальной огромный комплекс практически нетронутым.