Конец Большого Юлиуса - Татьяна Григорьевна Сытина

протертой пищей и соками, которые вводили девочке через зонд.

Обычно Робертса в больницу провожала Мадж, это она готовила для Беллы еду по рецептам хирурга. И на этот раз она принесла в квартиру Робертса баночку бульона с протертым куриным мясом и бутылку миндального молока.

У Робертса сидел Биллиджер. Мадж поправила сборки на белом кисейном фартучке, который она всегда надевала, готовя пищу для Беллы, и целомудренно улыбнулась Биллиджеру.

— Благодарю вас, Мадж! — раздраженно сказал Робертс. — Поставьте все это на стол.

— Не стоит благодарности! — Мадж, розовея, опять улыбнулась Биллиджеру. — Я обожаю вашу бедную девочку!

— Хорошо, хорошо, — перебил Робертс. — Идите, Мадж, мы заняты!

Обиженно улыбаясь, Мадж вышла и плотно прикрыла за собой дверь.

— Хоть какая-то польза будет от всей этой дурацкой стряпни! — сказал Робертс, осматривая бутылку с миндальным молоком. — Я возражал — они чудесно готовят там, в больнице, и можно было не тратиться! Но жена настояла! Давайте чемодан, Биллиджер! Ваша идея встретиться в больнице превосходна. Им никогда не придет в голову…

Биллиджер встал, подошел к книжному шкафу, открыл нижний ящик и достал оттуда кожаный чемодан, чуть побольше тех, которые хранились в квартире Юлии.

Робертс принес из передней другой чемодан, с которым он ежедневно ездил в больницу.

— Хорошо! — сказал Робертс, сравнивая чемоданы. — Правда, мой чуть темнее и более изношен, но это не бросается в глаза!

Он отбросил в сторону свой чемодан и осторожно раскрыл другой.

— Вообще говоря, не по правилам! — буркнул он, перекладывая пачки денег и документов. — Прибор и взрывчатка вместе. Но возиться на этот раз некогда!

— Не стоит огорчаться! — сказал Биллиджер, допуская в интонации разумную дозу наглости. — С некоторых пор в нашей операции многое делается не по правилам. Например, нам с вами нельзя переносить взрывчатку, нельзя встречаться с Большим Юлиусом…

— А как иначе передать взрывчатку и документы? Дестен долго молчать не будет! — с беспокойством перебил Робертс. — У меня на его счет нет иллюзий. Хорошо, если он выболтает только то, что можно! Нет, операцию надо закончить в ближайшие два дня!

Биллиджер молчал.

Робертс уже не скрывал своего беспокойства. Он смотрел на Биллиджера и старался угадать, отправил ли тот письмо руководству с изложением всех промахов и недостатков его, Робертса, или только еще собирается?

— В конце концов это ваша обязанность — находить новые точки и новых связных! — решил дать по врагу залп Робертс. — Где они, ваши новые московские связи? Вас освободили почти от всех обязанностей! Вы целые дни болтаетесь по городу, а где результаты?

— Я не скрываю своих затруднений! — пожал плечами Биллиджер. — Связи, которые у меня возникли, еще не закреплены, и я не хочу рисковать своей дипломатической репутацией. Я думаю, что вам пора ехать. Горелл всегда очень точен.

— Собачья работа, собачья жизнь! — пробормотал Робертс, сбрасывая куртку и надевая пиджак.

Биллиджер не торопился уходить. Он сидел в кресле, просматривая пачку новых книг на русском языке, купленных вчера Робертсом. Нет, он решительно нагло себя ведет! Значит, он уже отправил сообщение о неудачах Робертса и, может быть, даже получил ответ.

Ко многим недостаткам Робертса принадлежала еще и вспыльчивость.

— Вы мне больше не нужны, Биллиджер! — сказал он, завязывая галстук. — Можете идти.

— Очень хорошо! — улыбаясь, сказал Биллиджер, укладывая книги на столе Робертса в прежнем порядке. — Счастливого путешествия.

И то, что Биллиджер не обиделся, когда его отослали, как Мадж, за ненадобностью, заставило Робертса еще раз почувствовать хрупкость своего положения.

Горе объединяет людей. Но нигде это так не ощущается, как в приемной детской больницы. Вероятно потому, что, кроме горя, людей еще объединяют родительские чувства, здесь все понимают друг друга.

Этот чистый, встревоженный мирок молчаливых отцов, неумелых братьев, притихших сестренок и сверх меры разговорчивых матерей показался Гореллу тесным, как коробка из матового стекла. Пахло домашним печеньем и хлором. На столе стояли цветы в горшках, украшенных бантами из твердой белой стружки. Вишневый кафель пола что-то на мгновенье напомнил, но Горелл затормозил воспоминание. Некогда и ни к чему.

В руках у Горелла, по инструкции Биллиджера, был плюшевый игрушечный заяц и коробка конфет. Он прошел в конец зала и присел на стул у самого окна.

На соседнем стуле сидела молоденькая женщина. Сначала Горелл машинально отметил, что на ней синее платье с белым воротником, а в ушах маленькие жемчужные серьги. Потом он заметил прядь волос около уха, золотистую и одновременно отливающую тусклым серебром, слегка вьющуюся. Она развернула игрушечный сервиз, только что купленный в магазине, и вкладывала в каждую чашечку по конфетке. Пальцы ее почти молитвенно прикасались к хрупким вещицам, лаская их: скоро эти игрушки будут трогать там, наверху, в палате.

Заметив взгляд Горелла, женщина улыбнулась.

— Не стоило бы приносить! — по-хозяйски сказала она. — Послезавтра повезу домой, ну да уж пусть развлечется. А у вас, видно, совсем маленький! — И она кивнула на плюшевого зайца в руках Горелла.

Горелл издал неопределенный звук горлом.

— Ничего! — успокаивающе сказала женщина. — Здесь хорошие врачи. Правда, малыши тяжелее болеют! Ведь они сказать ничего не могут, с ними все наугад.

Она пошла к окошечку в стене, за которым дежурная сестра принимала передачи для больных ребят, и по дороге еще раз оглянулась на Горелла. Этот человек чем-то испугал ее. Она никак не могла понять — чем! И только через несколько часов, уже дома, вспомнив его взгляд, поняла, что он не был человеческим. Так смотрят животные — открыто, коротко, без мысли и чувства, повинуясь инстинктам.

«На таких женятся!» — подумал Горелл, наблюдая за женщиной, быстро направляющейся к выходу, и где-то внутри в нем опять ожила знакомая заунывная боль. Задрожали колени, но в это время в приемную вошел высокий человек с очень маленькой головой, с круглым розовым лицом, на котором поблескивали очки в золотой оправе. В правой руке у него был кожаный чемодан.

Он огляделся и, заметив Горелла, направился к нему. Дойдя до окна, он наклонился и поставил чемодан рядом со стулом, на котором сидел Горелл.

И в тот момент, когда он выпрямился, мысленно рассчитывая, через сколько секунд можно будет выйти из приемной, навстречу ему и со всех сторон шагнули люди, и Горелл и Робертс оказались отрезанными, изолированными телами этих людей от озабоченного мирка передней.

Издав сквозь зубы короткий, злобный свист, Горелл бросился к подоконнику, но на плечи диверсанта насел капитан Берестов.

— Глупо! — сказал Гореллу подошедший полковник Смирнов. — Что же, вы думаете, за окном нет наших людей?

— Снять с бандита оружие! — приказал Берестов помощникам. Смирнову подали пистолет, снятый с диверсанта.

— Поз-звольте! —