Конец Большого Юлиуса - Татьяна Григорьевна Сытина

подвергнуть меня опасности быть казненным за убийство. И после того, как они мучили меня столько лет…

Заключенный снова принялся судорожно всхлипывать. Смирнов подал ему воды и выждал, пока тот успокоится.

— Француз? — спросил генерал.

— Да, мосье! Филипп Дестен — это мое настоящее имя…

— Как вы попали к Юлиусу? — прервал генерал восклицания заключенного.

— Несчастье всегда обрушивается на голову неожиданно! — сдавленно сказал Дестен. — Я — парикмахер, мосье. В сорок пятом году я был у матери в Бретани. Я путешествовал на велосипеде — это дешево и приятно. По дороге домой, в Париж, меня заметил Большой Юлиус. Я ночевал в пансионе для туристов, в местечке Боширо. Ночью меня разбудил яркий свет, я открыл глаза и увидел над собой полицейских. Они надели на меня наручники. Меня арестовали за убийство. Я чуть не сошел с ума, когда на следующий день меня подвели к трупу: я никогда не видел этого человека! Через несколько дней Юлиус вошел в камеру и сказал, что сходство с ним может спасти меня от казни. Вот так я поступил в его распоряжение. Два раза пробовал бежать, и каждый раз Юлиус избивал меня за это. Я не решился бежать в третий раз. Ну вот и все, что же еще? Я не вернулся в Париж, к семье. Жене сказали, что я погиб при автомобильной катастрофе на шоссе. Я не знаю, что с семьей. Они обещали не трогать Катерину и маленькую Катрин, но разве им можно верить? Это псы!

— Ну, в общем на сегодня все ясно! — сказал генерал Смирнову поднимаясь. — Господин Дестен может заняться составлением своего подробного жизнеописания, а у нас с вами есть более срочные дела. Прошу зайти ко мне, полковник. И вас прошу, капитан! — добавил генерал Берестову.

— Так где же Горелл, уважаемые товарищи? — спросил генерал Смирнова и Берестова, когда они остались одни в кабинете генерала. — Ваша догадка, Герасим Николаевич, оказалась правильной. На объекте тридцать четыре был взят двойник. Но от того, что ваша догадка подтвердилась, нам стало не легче, а труднее. Значит, Горелл опять ушел из рук! Как же это случилось, капитан Берестов?

— Голову с меня надо снять, товарищ генерал! — с отчаянием сказал Берестов. — Я виноват. Только сейчас понимаю, как виноват! Дело было так. Мы значит, проводили Горелла до Афанасьевского и стали держать наблюдение. Дальше. В тот самый день, когда Дестен отправился на объект тридцать четвертый, товарищ из нашей группы, Рябушенко, докладывает по телефону: «Подшефный вернулся на точку». Я ему говорю: «То есть как это «вернулся»? Он же не выходил!» Рябушенко отвечает: «Да, не выходил, товарищ капитан!» — «Чего ж ты, — говорю, — рапортуешь, что вернулся?» Рябушенко молчит. Я пришел на место, мы с ним встретились. Ну, я…

— Насели на Рябушенко? — спросил генерал.

— Было! Я ему твержу: «Значит, ты пропустил, как он вышел! И не ты один, а и другие пропустили!» Правда, там условия наблюдения очень сложные, и Горелл мог сорваться с любого места. Вызываю других. Никто не видел, как Горелл выходил из квартиры.

— Ну, вы, конечно, разбушевались… — подсказал генерал.

— Да нет, что ж бушевать! Я все хотел выяснить, кто же из моих людей скрывает свою ошибку! Это ведь последнее дело, товарищ генерал-майор!

— Он не бушевал, он их уговорил! — хмуро буркнул Смирнов.

— Точно, товарищ полковник! — виновато согласился Берестов. — Теперь я понимаю, что уговорил их признаться в несуществующей ошибке. Ну, они люди дисциплинированные, делу добра хотят, вот и поверили мне!

— Значит, когда Дестен вышел с Афанасьевского, вся группа последовала за ним…

— Да! — мрачно кивнул Берестов. — А когда его на тридцать четвертом объекте с таким восторгом сцапали, ваши направились огорчаться в отдел. А Горелл, значит, в это время обыграл наблюдателя, оставшегося дежурить на Афанасьевском. С одним человеком-то он управился… И ушел! Моя вина, товарищ генерал!

Генерал встал с кресла и некоторое время молча шагал по комнате, стараясь ступать так, чтоб носки ботинок попадали в квадратики рисунка ковра.

— А, по-моему, так! — сказал он, останавливаясь, раздраженно. — Страх ошибок гораздо опаснее самой ошибки! Слышите, товарищи? Боясь ошибиться, человек перестает быть активным. Он трясется за свой авторитет и в конце концов, стараясь изо всех сил, любыми средствами спасти подмоченную репутацию, теряет лучшие свои качества. Кстати говоря, один из таких способов «спасаться» — это быстрое и безоговорочное признание своей вины. Мол, чем быстрее и полнее признаюсь, чем крепче себя раскритикую, тем меньше спросят! А вот если бы Рябушенко настаивал на своем, твердил, что, мол, «не выходил — и точка», — мы бы задумались и в конце концов смекнули бы, в чем дело. Нет, ну право же! — горячо продолжал он, снова принимаясь шагать по квадратикам ковра. — Что мы, не люди? Люди! С живым человеком всякое может случиться. Но если есть среди нас полная правдивость, если люди преданны, ошибка не страшна. Вот давайте подумаем, как теперь из положения выходить. Горелла надо сегодня же найти, это — приказ! Слышите, капитан Берестов? Боевой приказ!

Миша Соловьев пришел навестить Захарова.

В маленькой палате свет был белый и неподвижный. Захаров полусидел в подушках, и Миша не сразу узнал его: капитан весь как-то ссохся и потемнел. Миша поздоровался и сел на стул, поджав под сиденье ноги и подбирая полы твердого, неприятно пахнущего халата.

— Ну, чего скуксился? — осторожно раздвинул губы в улыбку Захаров. — Думаешь, я уж теперь навсегда сморщился? Нет, я таким буду лет в шестьдесят. Вот поправлюсь, опять помолодею… Как поживаешь, Мишук?

Миша через силу улыбнулся.

— Ничего, очень хорошо, спасибо, товарищ капитан! — сказал он, отводя глаза от взгляда Захарова. — Нормально!

— Зачем врешь? — Захаров помолчал, набираясь сил. — Опять за бумажки полковник посадил?

— Да! — горестно кивнул Миша. — Я рапорт хочу подавать, чтоб послали обратно в часть.

— Что же так? — усталый и далекий взгляд Захарова заглянул Мише в глаза.

— Не выходит у меня, товарищ капитан! — покорно ответил Миша. — Стыдно. Вроде я хуже всех. Даже к делу теперь не подпускают. Так, по мелочам, кое-что помогаю… А я… — Миша убито замолчал.

— А ты подвиг хочешь совершить? — тепло улыбнулся Захаров.

Миша молча вздохнул. Уши его побагровели.

— Подвиг, «Малыш», это не только поступок. Подвиг — это еще характер! — медленно, экономя силы и дыханье, сказал Захаров. — Я другое сейчас подумал, — продолжал он… — Может, призвания у тебя нет к нашей работе? Ведь ты знаешь, одно дело — профессия, а другое — призвание! Врачом, например, быть — нужно призвание! Педагогом — тоже. Бывает, человек с отличием институт закончит, а работать