Лоуренс Аравийский - Томас Лоуренс

Враг открыл ответную стрельбу, и я очутился между двумя огнями. Али заметил, как я упал, и, решив, что я тяжело ранен, выбежал приблизительно с двадцатью людьми из его слуг и бени-сахр для оказания мне помощи.

Весь состав поезда сошел с рельс. Наклонившиеся вагоны взгромоздились друг на друга, образуя зигзаги вдоль пути. Один из них был салон-вагон, разукрашенный флагами. В нем находился Мехмед Джемаль-паша,[52] командующий восьмым корпусом турецкой армии, спешивший в Иерусалим, чтобы защитить его от Алленби.

Мы видели, что у нас были незначительные шансы использовать крушение. В поезде находилось около четырехсот человек. Уцелевшие быстро оправились от потрясения и засели под прикрытием, осыпая нас градом пуль.

Мифлех и Адуб присоединились к нам на горе и осведомились о Фахаде. Один из племени сирхан рассказал, как тот, когда я лежал оглушенный возле взрывателя, руководил первым натиском и был убит. Они показали его пояс и винтовку как доказательство, что он умер и что они пытались спасти его.

Адуб, не произнося ни слова, выпрыгнул из оврага и ринулся вниз. Мы затаили дыхание, следя за ним, пока чуть не задохнулись. Но турки, казалось, не заметили его. Спустя минуту он уже тащил тело Фахада по левой насыпи.

Мифлех побежал за своей кобылой, сел на нее верхом и, пришпорив, пустил ее вниз. Вместе с Адубом они подняли недвижное тело на седло и вернулись обратно. Пуля пронзила лицо Фахада, выбив четыре зуба и поранив язык. Он упал без сознания, но пришел в себя как раз перед тем, как Адуб подъехал к нему, и, ослепленный кровью, пытался уползти. Уцепившись за седло, он смог сохранять на нем равновесие. Его пересадили на первого попавшегося верблюда и немедленно увезли прочь.

Турки, видя нас такими смирными, перешли в наступление вверх по склону горы. Мы подпустили их до половины дороги и осыпали их градом залпов, убив около двадцати человек и прогнав остальных. Земля вокруг поезда была усеяна трупами.

Но турки сражались на глазах своего корпусного командира и неустрашимо начали окружать горные вершины, чтобы напасть на нас с фланга.

Нас осталось уже около сорока человек. Очевидно, мы не могли бы устоять против натиска врага. И вот отдельными кучками мы взбежали на вершину горы. Там все вскочили на первых попавшихся верблюдов и в течение часа мчались из всех сил на восток в пустыню.

Выбравшись на безопасное место, мы рассортировали наших животных. Один из арабов, несмотря на общее смятение, привез с собой, привязав к седельной подпруге, огромную заднюю ногу верблюда, убитого как раз перед прибытием поезда. Мы ради нее сделали привал в пяти милях дальше в Вади-Дулейле, возле бесплодного фигового дерева.

Я купил еще одного чесоточного верблюда на мясо, раздал награды, вознаградил родственников убитых и распределил денежные призы за шестьдесят или семьдесят захваченных нами винтовок. Добыча была невелика, но и ею нельзя было пренебрегать. Некоторые люди сирхан, которые приступили к военным действиям без винтовок и сражались голыми руками, сейчас имели каждый по две.

На следующий день мы вступили в Азрак, встреченные горячими приветствиями и похваляясь — да простит нас Аллах! — что мы оказались победителями.

Эмир друзов из Салхада прибыл туда как раз перед нами и рассказал нам, чем кончилась история с алжирским эмиром Абд эль-Кадером.

Улизнув от нас, последний прямо поехал к деревне друзов Салхад и, выкинув арабский флаг, вступил в нее с триумфом, окруженный своими семью верховыми слугами, ехавшими легким галопом и стрелявшими в воздух. Все в деревне изумились, а турецкий губернатор во всеуслышание объявил, что подобная суматоха наносит ему оскорбление. Его ввели к Абд эль-Кадеру, который, важно сидя на диване, произнес напыщенную речь, объявив, что ишан при его посредстве принимает правление над Джебель-Друзом и что все существующие должностные лица утверждаются в назначениях.

На следующее утро он двинулся во вторичный объезд области. Обиженный губернатор опять выразил недовольство. Эмир Абд эль-Кадер вытащил свой оправленный в золото меккский меч и поклялся, что он им отсечет голову Джемаль-паше. Друзы запротестовали, заявляя с клятвами, что подобные вещи не должны произноситься в их доме перед его превосходительством губернатором.

Абд эль-Кадер назвал их сыновьями распутниц, сукиными сынами, рогоносцами и своднями, швыряя им в лицо оскорбления перед всеми. Друзы рассвирепели. Абд эль-Кадер яростно выбежал из дома и вскочил в седле, крикнув, что стоит ему топнуть ногой — и все племена Джебель-Друза встанут на его сторону.

Со своими семью слугами он бросился по дороге к станции Деръа и вступил в нее так же, как и в Салхад. Турки, знавшие его старческое безумие, не тронули его. Они не придали веры даже его рассказу о том, что Али и я этой ночью пытаемся взорвать Ярмукский мост. Однако, когда мы это сделали, турки отнеслись к нему серьезнее и отослали его под охраной в Дамаск, где Джемаль сделал его мишенью для своих острот.

Погода сделалась ужасной; беспрерывно шел снег и бушевали бури.

Было ясно, что в Азраке в течение ближайших месяцев нам нечем заниматься, кроме проповедей и пропаганды. Когда это вызывалось необходимостью, я принимал посильное участие в вербовке прозелитов. Но я все время помнил о том, что мое положение чужестранца не вяжется с проповедью национальной свободы.

Мне приходилось, кроме того, убеждать самого себя, что британское правительство полностью выполнит свои обещания. В особенности мне приходилось трудно, когда я уставал или заболевал.

Я уже успел привыкнуть к тупым бедуинам, которые навязчиво приветствовали меня, называя «Иа Оуренсом» и без всяких церемоний выкладывали свои нужды. И сейчас льстивые горожане Азрака бесили меня, пресмыкаясь предо мной, умоляя, чтобы я их принял, и величая меня князем, беем, владыкой и освободителем.

Итак, я с яростью покинул их, решив поехать на юг и поглядеть, нельзя ли что-нибудь предпринять во время холодов возле Мертвого моря, которое неприятель охранял как барьер, отделяющий нас от Палестины.

Оставшиеся у меня деньги я отдал ишану Али и поручил его заботам индусов. Мы дружески распростились друг с другом. Али отдал мне половину своего гардероба: рубашки, головные повязки, туники, пояса. Я дал ему взамен половину моего, и мы поцеловались, как библейские Давид с Ионафаном. Затем с одним только Рахейлом я устремился на юг, на своих лучших двух верблюдах.

Мы покинули Азрак вечером. У Вади-Батама нас окутала густая ночь. Дорога ухудшилась. Вся равнина была сырая, и наши бедные верблюды скользили и падали один за другим, и каждый раз мы падали с ними. К полуночи мы пересекли Гадаф. Трясина казалась слишком ужасной для дальнейшей езды по ней.

Мы заснули там, где остановились, в тине. На рассвете мы встали, перепачканные ею, и весело улыбнулись друг другу. Дул пронзительный ветер, и почва начала подсыхать. Мы быстро приближались к белым вершинам гор Тлайтахвата.