Тэмуджин. Книга 4 - Алексей Гатапов

Алтан был в духе, как и все последние дни.

– Ну! – Выпив, он со стуком отставил чашу, двинул рукой. – Убери все обратно.

Хучар с готовностью повиновался.

– А теперь мы с тобой поговорим, – облегченно вздохнул полной грудью Алтан. – Я тебе скажу вот что. Ты уже взрослый парень и должен подумывать о будущем. А какое у тебя будущее? Вот Унгур и Сача получили свои улусы, у них теперь своя дорога. Детские игры для них закончились. Тайчу будет при своем старшем брате, Сача Беки, будет ему помогать. А ты остаешься один. Понимаешь ты это?

Подумав над словами дяди, Хучар потупился – тот говорил правду.

– Понимаю.

– Среди всех нас самые близкие тебе сородичи – Даритай, Тэмуджин, да тот же Унгур, но от них тебе ждать нечего. Тэмуджин у тебя последнее отберет, дай ему только повод, Даритаю как бы свое не растерять, ты это знаешь, а Унгуру не до тебя, ему самому надо еще на ноги подниматься. Верно я говорю?

– Верно.

– Так кто же на этой земле поможет тебе стать человеком? – Алтан насмешливо смотрел на него.

Хучар потерянно пожал плечами.

– Так вот, я обещаю тебе дать улус в сто семей.

– Дядя Алтан! – У Хучара сжало горло, из глаз выступили слезы. – Я никогда не забуду вашей доброты, всегда буду верен вам.

Алтан добродушно смотрел на него.

– Вот-вот, запомни, что ты сейчас мне сказал, крепко запомни. Если будешь верен мне и всегда будешь делать то, что я тебе скажу, будешь не беднее, а богаче своих братьев. Но я не просто так даю, не из жалости. Из жалости я никому ничего не даю.

Хучар недоуменно посмотрел на него.

– Я мог бы выбрать и Унгура, прибавив к его семидесяти еще сто, мог и Сача Беки, и Тайчу, но я выбрал тебя – ты мне подходишь больше всех. А мне нужен хороший, умный помощник. Не на день, не на год, а навсегда. Понимаешь?

– Понимаю! – Хучар польщенно улыбнулся, зардевшись от удовольствия, однако, поразмыслив, спросил: – А как же вы узнали, умен я или нет, и что я вам подхожу?

– Ну, для этого надо знать людей. А я знаю их и вижу всех насквозь. Вот, например, взять тебя. Стреляешь ты неплохо, это я еще в прошлом году видел, когда вы с тайчиутскими парнями состязались. Тогда был пасмурный день, ветрено было, дождь моросил. Ты знаешь, какую при ветре и дожде взять поправку, а это верный знак того, что голова у тебя не пустая. Глупый человек не может хорошо стрелять, потому что не может рассчитывать… Да, пока я не забыл, поводись-ка с моим сыном и хорошенько научи его стрелять. Вчера он прихвастнул, что попадет в бегущего суслика. Два-три раза попал, может быть, и теперь хвастает. А человеку нужно уметь стрелять наверняка, без промаха, чтобы подольше прожить на этой земле. Надо было мне самому подучить его, но где у меня время? Дела не дают. Вот ты и займешься этим. Ты теперь перебирайся ко мне, будешь жить в моем айле, в одной юрте с Мамаем. А Даритай будет только рад, ты ведь ему только обуза.

– Хорошо, дядя Алтан, я научу Мамая по-настоящему стрелять, не пройдет и полгода, как он никому не будет уступать.

– Вот-вот…

Полог двери приподнялся, и младшая жена Алтана внесла дымящееся корыто с мясом, поставила на стол. Алтан движением руки велел ей удалиться, а сам, засучивая рукава, кивком пригласил Хучара к трапезе.

– О чем мы говорили?..

– Как можно распознать ум человека.

– Верно. Так вот, ум можно отличить и по разговору. Вот ты говоришь не много и не мало, не громко и не тихо, и слушаешь, что тебе говорят. Это мне нравится. Не все такие. Вот Сача Беки тоже говорит как будто не слишком много, но задиристо и громко, да еще необдуманно, и не слушает других, это плохо. Унгур слушает и говорит обдуманно, но слишком мало, от такого и толку будет мало. К тому же и скрытен, не поймешь, что у него в голове. А Тайчу, тот болтает без умолку, сам не зная что, да он всегда будет за спиной у своего брата Сачи. Поэтому ты больше всех подходишь мне.

Хучар медленно жевал мясо, с напряженным лицом осмысливая слова дяди.

– А что же я должен буду делать? – осторожно спросил он, для вежливости выждав, перед тем как взять новое баранье ребро.

– Отныне будешь ездить со мной, исполнять мои приказы, – сказал Алтан. – Я буду учить тебя, как учат жеребенка-двухлетка. Будешь мне помогать, будешь моим посыльным днем и ночью, в снег и дождь. А еще будешь среди своих братьев моим человеком.

– А как это, разве они не такие же для вас племянники, как и я? – простодушно спросил Хучар.

Алтан строго посмотрел на него.

– Я ведь тебе сказал, что ты умнее их, значит, те глупее, чем ты. Они могут где-то не понять, что я требую от них, как нам всем надо поступать, могут и вовсе натворить такое, что нам не нужно. Так ты будешь доводить до их голов то, как им надо поступать, будешь убеждать, внушать им, что для них важно. И еще доводить до меня, кто из них что говорит, что думает. Так мы с тобой вместе будем править нашим киятским родом. Понимаешь?

– Понимаю, – едва слышно выдохнул тот.

– Ну, вот и хорошо. – Алтан пристально, будто насквозь прошивая его взглядом, смотрел на него. – Этим и заслужишь свой будущий улус.

Хучар, постепенно осознавая свое новое положение – то, что отныне он не просто парень, каким был до этого, а подручный предводителя всего их киятского рода, что на него возлагается большая роль, что впереди у него большие дела, важные поручения, – преданно глядя на дядю, взволнованно переводил дух.

В последний день луны по верхнему Керулену шел снег. В ночь перед этим резко потеплело, а на небе тоненький месяц, окутанный мутной пеленой, едва проглядывался. В полночь люди выходили посмотреть на эти приметы и долго стояли, переговариваясь, обсуждая виды на ближайшие дни, на месяц и всю зиму. Перед утром на гребнях сопок долго выли волки, из куреней таким же воем откликались собаки, распевая свою древнюю песню, не давая заснуть.

С утра небо было затянуто серой наволочью, солнце, едва поднявшись, скрылось за темной полосой, идущей с запада, а после полудня посыпало. Снег шел всю следующую ночь и под утро как будто перестал, но затем вдруг повалил еще гуще и сыпал весь день и еще полночи. На третье утро, под новолуние, небо прояснилось, остатки туч над побелевшими сопками уплывали на запад.

Из куреней на северную сторону большими толпами потянулись вооруженные всадники с полными колчанами, ощетиненные копьями. Пробираясь по рыхлому, почти до стремян, снегу, будто бредя по разлившейся по степи воде, они собирались на склонах холмов, теснились по десяткам и сотням, издали чернея на белом, поджидали припоздавших.

Люди выходили на охоту как на праздник, в лучших своих одеждах, со светлыми, радостными лицами, но опять же без шума, словно они уже сейчас находились на зверином следу. Лишь тринадцатилетние юноши, впервые вышедшие на зимнюю облаву, иногда забывались – радуясь первому снегу и первому своему участию в настоящем взрослом деле, не сдерживая чувств, затевали игры и потасовки, стаскивая друг друга с седел, заливаясь смехом, шумели, и тогда получали более доходчивые поучения от взрослых, которые без слов брались за плети и быстро гасили их веселье, одаряя крепкими ударами, чтобы получше запомнились им строгие правила.