Фонарь Диогена - Мария Брикер

«Ты – скотина», – ругал Никиту Шахновский, выслушав переживания очередной брошенной пассии друга. Почему-то все дамы, с которыми спал Верховцев, Илью воспринимали как подружку и вечно плакались ему в жилетку. Добрый Шахновский всех утешал у себя на съемной хате, между приемами своих блондинистых пышногрудых «мечт», которых тоже было бесчисленное количество. Однако Илья имел феноменальную способность – он умел расставаться с подругами мирно. Никита же этого не умел и не хотел, слишком зол он был на весь женский пол, чтобы церемониться, но разве мог он объяснить другу причину? Не мог. Сумасшедшую любовь, которая грызла его сердце, он держал в тайне даже от себя. А Шахновский, как назло, постоянно будоражил старые раны, делясь с ним подробностями о поклонниках и романах своей матери. Илья, сам того не ведая, толкал Никиту на новые подвиги. Череда любовниц, беспорядочные связи, страстное желание выбить из сердца ноющую, как зубная боль, любовь. Забыться в объятиях другой Никите удавалось лишь на мгновение, и опять накатывала тоска, и вновь мерзла душа – жизнь превратилась в дешевый бордель. В какой-то момент ему это осточертело, и Никита всю свою энергию пустил в работу. Бизнес увлек его с головой, Шахновского он на некоторое время потерял из вида, друг тоже раскручивал свое дело, и никто больше не напоминал Никите о прошлом – душа успокоилась, но прошлое вдруг само напомнило о себе звонком в дверь.

Черное узкое платье из легкомысленных кружев, обнаженные плечи, игриво прикрытые невесомым шифоновым палантином, нитка дымчатого жемчуга на шее, нежный румянец, сияющий взгляд, шлейф дорогих духов и легкий запах алкоголя – яркая, эффектная, безупречная… Эта обворожительная женщина умела обманывать время, семь лет прошло со дня их последней встречи, а она нисколько не изменилась, пожалуй, даже стала еще красивее и желаннее.

От неожиданности Никита забыл поздороваться, стоял, как дурак, босой, в семейных полосатых трусах и распахнутой рубашке, смотрел на блестящий черный завиток у ее виска и растерянно улыбался. Взглянуть ей в глаза было страшно, и страшно было поверить, что она все-таки пришла…

– Ты стал настоящим мужчиной, Ник, – сказала она серьезно. – Как долго я тебя ждала…

* * *

– А кто же все-таки убил Зимина? – неожиданно подала голос Глафира.

Никита вздрогнул. В комнате вновь повисло напряжение.

– Да какая разница, – махнул рукой Веронезе и обратился к Марусе: – У вас чудесная падчерица. Такая умница!

– Умница? – ошарашенно переспросила Маруся.

Шахновский очнулся и нервно гоготнул. Перлы Виктории, периодически выдаваемые ею в процессе допроса Карины, каждый раз вызывали у слушателей приступ веселья и несколько разряжали обстановку.

– Конечно, умница! В ней столько всего заложено, такая, знаете ли, мудрость, и врожденное благородство чувствуется. Просто Виктория немного заплутала на своем жизненном пути, пошла по неправильной дороге. Но вы не переживайте, Марусенька. За падчерицу теперь вы можете быть покойны. Бесов ее в обиду не даст. Ну и я, в свою очередь, обещаю ее счастью поспособствовать в меру своих скромных сил. Виктория о Париже мечтала. Будет ей и Париж, и Ницца, и Канны, и Монте-Карло.

– О-о-о, Лорик! Ты такой… Такой… – от избытка чувств Маруся так и не смогла найти подходящих слов и прижала итальянца к своей груди.

– Никит, не переживай, – попытался утешить друга Шахновский, глядя на его унылую физиономию. – Я уже дяде позвонил, объяснил ситуацию, скоро Феликс приедет и во всем разберется. Вещдок я ему еще вчера передал, пистоль он уже проверил. Короче, скоро все узнаем. Расслабься.

– Расслабься? – Никита со злостью посмотрел на Илью. – О чем ты говоришь? Все ясно и без твоего Феликса! Ты мне лучше скажи, Шахновский, где ты столько дезинформации начерпал? Дюймовочка ты наша кучерявая!

– Ты о чем? – насторожился Илья.

– Я тебе потом скажу о чем!

– А я тебе потом скажу – откуда! – огрызнулся Илья. – Хватит на меня наезжать. Я лишь хочу тебе помочь!

– Засада! Полнейшая засада! – Анжелика встала и прошлась по гостиной. – Видеть Карину не могу. Не могу, не хочу! Не думала, что Кара так меня ненавидит. Да, она мне очень помогла в жизни. Я виновата, что так и не смогла отплатить ей тем же, но сердцу не прикажешь. Господи, бедный Зимин… Какая страшная смерть! В голове не укладывается. Как это? Ну как это?.. – Анжелика расширила глаза и изобразила руками подобие большой коробки. – Кошмар! – выдохнула Сологуб, опустилась на диван и с грустью посмотрела в окно. – Как она могла? Да, все кончилось совсем не так, как Карина мечтала, но у нас же было столько приятных мгновений, столько страсти…

– Пожалуйста, без подробностей! – вякнул Шахновский. – Хватит с меня интимных лесбийских откровений Карины. Меня и так тошнит.

– Гомофоб! – выругалась Анжелика.

– Кто? Я?! – Шахновский от неожиданности забыл, что он страдает похмельем, и приободрился. Как культурный человек, он рьяно выступал против любой формы дискриминации, высказывание Сологуб воспринял как личное оскорбление и встал на дыбы. – Никакой я тебе не гомофоб! – заорал он на всю комнату. – Пусть они будут! Эти… которые… такие… отношения, в общем. Пусть! Но не надо это делать напоказ! Жуткое дело, когда баба с бабой это самое…

– Я же говорила! Убогий гомофоб, ксенофоб, сексист! – заключила Анжелика, чем добила несчастного Шахновского, говорить он решительно не мог, только рот открывал и кривил физиономию, словно в предсмертной судороге.

– Ну хорошо! Прости, – выдавил он из себя.

– Ладно, прощаю, – отмахнулась Анжелика и замерла, потому что с улицы раздался какой-то треск и свет в помещении погас.

– Что происходит? – прошептала Глафира.

– Может, замыкание случилось, от грозы? – предположила Маруся. – За окном что-то полыхнуло.

– Не беспокойтесь, Маруся. Бесов во всем разберется, – успокоил ее Веронезе.

В этот момент в комнате снова стало светло, и все охнули – посреди гостиной, широко расставив ноги и держа руки за спиной, стоял высокий светловолосый человек в черном. Глядя на него, рука так и тянулась вверх, а с губ готовы были сорваться слова, славящие Гитлера, потому что выглядел он как истинный ариец в воображении российских граждан, черпающих информацию из фильмов, газет и учебников по истории: так советские художники любили изображать фашистских оккупантов из карательных батальонов «СС». Для завершения образа эсэсовца мужчине не хватало лишь свастики в петлицах и черной фуражки. Выражение лица его отнюдь не радовало: смотрел он на всех с нескрываемой ненавистью и превосходством сильных мира сего.

– Господин Калистратов? Как мило, что вы заглянули на чаек, – первым опомнился Лоренце, но голос его уже не был ленивым и благодушным.

– Мой племянник убит! – сказал Калистратов загробным голосом. В комнате повисло тягостное молчание, все прятали глаза и делали вид, что ничего не слышали. Единственный, кто остался невозмутимым, – Лоренце.