По воле судьбы - Стефани Блейк

Дождей на восточной стороне острова может выпадать больше трехсот пятидесяти дюймов в год, а на западной и за полгода не упадет ни единой капли. На острове вода не застаивается и сходит очень быстро из-за пористых вулканических пород и рыхлой почвы, идеальной для сахарного тростника…

Твой отец отправился на берег взглянуть на дом, в котором мы будем жить. Завтра Черити, Сэйда, Ли и я присоединимся к нему…

Дорогой, я уже клюю носом над дневником и так устала от полноты первых впечатлений, что больше нет сил держать перо. Так что желаю тебе спокойной ночи, любимый. Надеюсь, ты снова придешь ко мне во сне.

Любящая тебя и преданная тебе Андрия».

Усадьба Каллагана располагалась на склоне холма, прямо над крохотной деревушкой, в которой жили рабочие с плантации. Поселение ютилось на месте пересохшего пруда. Вокруг, куда ни кинь взгляд, тянулись заросли сахарного тростника – вечнозеленой травы, внешне очень похожей на толстые стебли кукурузы. Чтобы созреть, ему требовалось от четырнадцати до двадцати четырех месяцев. Поэтому, чтобы за это время снять два-три урожая, поля засевали в разное время. Срезанный тростник сушили, готовя к отправке морем на фабрики в Калифорнию, где из него делали сахар. Производство это приносило отличный доход, потому что сахара всегда требовалось больше, чем его могли поставить.

Дом, построенный каким-то американским миссионером, являл собой длинное, низкое деревянное здание с фасадом из красного кирпича. Внутри все было отделано мореным дубом. Вдоль дома тянулись длинные галереи, окна были узкими и высокими, а комнаты, обставленные резной мебелью, – довольно мрачными. Похоже, бывший владелец относил себя к поклонникам готики.

Дом располагался у подножия величественной вулканической горы Мауна-Лоа – близнеца Мауна-Кеа, самого большого и самого неспокойного вулкана в мире. Свидетельством тому был широкий провал, почти в четыре мили, у самой вершины, появившийся несколько лет назад.

На Гавайях Андрия чувствовала себя совсем как дома. Даже в Китае у нее не возникало такого ощущения покоя.

– Видно, я родилась на свет, чтобы жить именно здесь, – поделилась она своими чувствами с Калебом и его женами.

Обе женщины носили те же наряды, что и в Соединенных Штатах: модные платья с отделанными оборками юбками, капоры и шали.

Андрии же понравилась манера одеваться местных девушек, от плеч до пяток закутанных в цветастые шелковые или хлопчатобумажные ткани. Свои длинные черные волосы она стала убирать под тонкую, почти невидимую сеточку. Пришлись ей по душе и ожерелья из ракушек, и одевавшиеся на щиколотку браслеты из мелких цветов. Андрия теперь благоухала жасмином, олеандром и какими-то еще неведомыми в Америке запахами.

Жизнь на Гавайях текла лениво и безмятежно, но спустя несколько месяцев Андрию охватило такое острое чувство оторванности от остального мира, какого она никогда не испытывала на необъятных просторах Китая. Хотя жили они на самом большом острове архипелага, это все-таки был только остров размерами девяносто на семьдесят пять и на шестьдесят миль. Замкнутость островного пространства усугублялась окружающей природой. За исключением побережья, вся остальная поверхность острова была изрезана расщелинами, ущельями и глубокими седловинами, образованными причудливо застывшими потоками лавы. Поэтому добраться из одного конца острова в другой было совсем не просто.

Обе жены Каллагана нашли себе занятие в нескончаемых домашних делах и шитье по вечерам. Андрия же тратила свою неуемную энергию во время верховых прогулок. Ее любимцем стал гнедой жеребец с белой, похожей на граненый алмаз звездочкой на лбу. Девушка и назвала его Бриллиант.

На прогулку Андрия, как правило, надевала костюм, который носили на Гавайях молодые женщины из состоятельных семей, – длинная широкая лента ярко-алого цвета, расшитая черными нитями. Лента обертывалась вокруг талии, пропускалась между бедер, еще раз обертывалась вокруг талии, снова пропускалась между бедер и так далее. Все устраивалось таким образом, что во время скачки свободные концы развевались по ветру. Наряд довершали веселенькая, украшенная цветами шляпка и башмаки из мягкой кожи. Андрия, уверенно державшаяся в седле, расправив плечи и радостно подставляя ветру лицо и груди, едва прикрытые узкой полоской материи, являла собой поразительное по красоте зрелище. Особенно когда пускала коня в галоп по бесконечным песчаным пляжам, и он летел вперед вдоль линии прибоя, поднимая веер брызг.

В первый год Калеб Каллаган ночевал дома, дай Бог, два-три дня за месяц. Окруженный охранниками, он, не слезая с седла, непрерывно разъезжал по острову, наблюдая, как идут дела на его плантациях сахарного тростника, кофе и на фермах. Или же переплывал на барке с одного острова на другой, разыскивая, куда еще можно с выгодой вложить свободный капитал. Калеб тесно общался с такими же, как и он, местными плантаторами, которые и стали основателями будущих знаменитых пяти больших семейств Гавайских островов.

Все эти разъезды означали только одно – вся бумажная работа, связанная с управлением плантациями, была отдана в руки надсмотрщиков, которые подчинялись Черити и Сэйде. Но обе жены Калеба не умели и не любили заниматься торговыми сделками и вести бухгалтерские книги. Поэтому эти обязанности целиком легли на хрупкие плечи Андрии.

Ее умение на лету схватывать суть дела, прекрасная память на цифры и понимание всех тонкостей ухода за сахарным тростником стали для Калеба неиссякаемым источником восхищения.

– Не могу поверить, что в этой очаровательной головке находятся мозги торговца лошадьми из Аризоны, – часто говаривал он.

Девушка каждый день объезжала поля, держа наготове записную книжку и остро заточенный карандаш. Для исполнения своих профессиональных обязанностей она одевалась намного строже: бриджи, высокие шнурованные ботинки и блузка с глухим воротом.

Калеб дал ясно понять своим людям, что «молодая леди остается за меня и все ее распоряжения должны исполняться быстро и беспрекословно, как если бы их отдавал я сам».

Андрия не только справлялась с делом, но и ладила со всеми, за исключением угрюмого шведа, который сбежал с корабля, чтобы остаться работать на Калеба. В те годы такое на островах случалось сплошь и рядом. У Олафа Олсона возник бурный роман с Черити Каллаган. Несколько раз Андрия замечала, как он на рассвете выскальзывал из ее спальни.

В один из дней, объезжая посадки, она наткнулась на Олсона, который осыпал перепуганного рубщика тростника из местных ругательствами и тумаками.

– Прекратите, мистер Олсон, – сказала Андрия обманчиво спокойным тоном. – Немедленно прекратите это!

– Да я просто учу уму-разуму тупого канака, – прорычал в ответ Олсон. – Эти чернозадые если что и понимают, так только после того, как вобьешь это в их безмозглые головы!

– Не эти ли слова Джек Трюдо сказал о вас на прошлой неделе? – холодно спросила Андрия. – Что вы тупой швед с безмозглой башкой? Потребовалось десять человек, чтобы оторвать вас от него.