Рефлекс - Стивен Гулд

Это же Бэкка Мартингейл, специалист по контрразведке из ФБР!

Для слежки Милли надела темные очки, бейсболку, джинсы и кожанку Дэви. Она же теперь коротко стриженная блондинка, неудивительно, что Бэкка ее не узнала. Вот и отлично!

«Мне пора», – решила Милли. Отвернулась от агентов, шагнула к футовому парапету и глянула вниз на вечнозеленый кустарник, густо посаженный вокруг здания. Падать до него семьдесят футов. Милли замерла. Отпечатки пальцев! На зеленом пластмассовом кресле наверняка остались отпечатки ее пальцев: она же несла его из магазина.

Бэкка неправильно истолковала ее намерения и сказала:

– Правильно! Туда нельзя! Отойдите от края!

Милли обернулась: от агентов ее теперь отделяло только десять футов. Она скользнула к креслу, рукой подцепила его подлокотники и снова отступила от фэбээровцев.

– Нет! – крикнул темнокожий агент и машинально потянулся к ней.

Милли прыгнула, надеясь перескочить футовый парапет, но кресло нарушило ее равновесие, и каблук чуть не застрял. Вместо того чтобы прыгнуть солдатиком, Милли полетела в пустоту из задней стойки.

Получилось точь-в-точь как во время первого прыжка в Гнезде, когда анкерный болт выскочил из щели и Милли понеслась вниз на камни.

Прыгнула Милли в стиллуотерскую квартиру: от волнения ничего больше в голову не пришло. Кресло врезалось в застланный ковром пол, больно дернув ей руку. Милли громко выругалась, но тут же прикусила язык: вдруг квартира до сих пор прослушивается?

Она надеялась, что ее прыжка никто не видел.

Едва выпустив кресло из рук, Милли прыгнула в Гнездо.

– Что фэбээровцы там делали? – спросила она вслух. – Неужели они меня преследовали?

К зданию «Бохстеттлера и партнеров» Милли приехала на такси из аэропорта имени Даллеса. Вообще-то ФБР могло заметить ее в аэропорту, хотя Милли верилось в это с трудом. Она ведь теперь выглядит совсем не так, как знакомая им девушка.

Зато им известно о «Бохстеттлере и партнерах». Милли кивнула. Вполне вероятно, фэбээровцы поднялись на крышу с той же целью, что и она, – следить за зданием «Бохстеттлера».

Ну, тогда ничего страшного. ФБР просто ведут расследование и выбрали для слежки то же самое место. А Милли-то побаивалась, что агенты ФБР – телепаты…

Получается, дело не закрыто. Неужели ФБР устойчивее к давлению сверху? Либо давят только на АНБ, а ФБР не трогают. Либо… Милли испугалась. Либо дело закрыто, а она сама – объект нового расследования? Нет, это уже чистая паранойя.

Теперь агенты ФБР гадают, что случилось с непонятной блондинкой, сиганувшей с крыши. Милли представила, как они бросаются к парапету, ожидая увидеть и/или услышать, как она падает на землю, но не видят и не слышат ничего. При удачном раскладе они подумают, что тело скрыто кустарником, и потеряют время на поиски.

Если ситуация повторится, нужно будет подбросить им труп…

Через час Милли вернулась в здание медучреждения в длинном рыжем парике и черно-зеленой трикотажной тунике до колен. Рыжий парик отлично сочетался с зелеными линзами, и Милли была уверена, что не напоминает ни себя прежнюю, ни блондинку, спрыгнувшую с крыши.

На шестом этаже принимал детский невролог, и окна его кабинетов смотрели прямо на здание «Бохстеттлера и партнеров». В приемной ждали дети в инвалидных креслах с электроприводом и еще несколько на костылях и в ортезах на суставах ног. Столько боли – Милли чуть не сбежала из приемной, но взяла себя в руки. Боль-то была не в глазах у маленьких пациентов, а в ее реакции.

Некоторые играли в настольную игру, хотя двигали фишки и вращали стрелки на магнитных полях с помощью родителей или сопровождающих медработников. Двое на костылях хихикали в углу.

«Это просто дети! – упрекнула себя Милли. – Даже если они не могут ходить и двигают только шеей, они все равно дети».

В приемной имелось окошко регистратора, но сидевшая там женщина повернулась спиной и разговаривала по телефону, перебирая стопку карточек. Милли отошла в уголок, не видный из регистратуры, и взяла журнал.

К Милли подъехала девочка в коляске-вертикализаторе с управлением на вдох-выдох. До этого она следила за настольной игрой, а тут отвлеклась и остановила коляску в нескольких дюймах от ног Милли.

У девочки были черные волосы, прямая челка до середины лба, огромные голубые глаза и серебристая коляска. Милли сразу вспомнилась картина Маргарет Кин – портрет худенькой большеглазой малышки, выставленный в хромовой раме.

– Привет! – сказала Милли.

Женщина, сидевшая в другом конце приемной, оторвалась от книги.

– Мэгги, отойди от девушки, – попросила она.

– Она мне не мешает, – заверила Милли женщину, покачав головой, потом заговорила с девочкой: – Меня зовут Миллисент. А тебя Мэгги?

– Да, как в песне Рода Стюарта[47]. Хотя головной боли от меня больше, чем от той женщины. И я не цепляю парней моложе себя. – Голова у Мэгги двигалась, а вот безжизненные руки ремнями крепились к подушечкам на раме. – Я вообще ничего не цепляю.

Сначала Милли подумала, что девочке лет семь-восемь, а теперь поняла, что ошиблась в меньшую сторону.

– Почему ты считаешь себя головной болью?

– Ну а вы как думаете?

Милли склонила голову набок, прищурилась, потом сказала:

– Может, ты считаешь, что твоим родителям слишком тяжело помогать тебе. Может, иногда ты злишься и не слушаешь их. Может, иногда ты чувствуешь себя неблагодарной, хотя родители столько для тебя делают. Может, ты считаешь, что никто не в силах понять, каково тебе.

Мэгги перестала улыбаться и помрачнела:

– Вы психолог, да?

– Я консультирую семейные пары, – ответила Милли и, смеясь, добавила: – А ты и впрямь головная боль.

– Вот, говорила же я вам. – Мэгги серьезно кивнула.

– Могу я спросить, сколько тебе лет?

Мэгги задумалась, потом произнесла:

– Да, можете.

Милли немного выждала, потом улыбнулась и спросила:

– Ну, сколько тебе лет?

– Через два месяца исполнится десять. А вам сколько?

– Через месяц исполнится тридцать три.

Биологические часики тикают…

– Мэгги, почему ты на коляске?

– Чтобы не лежать, как половичок.

Милли фыркнула – получилось среднее между смешком и всхлипом.

– Я назвала тебя головной болью? Наверное, я имела в виду другую часть тела!

– Ладно. Бассейн. Нырок. Маленькая глубина. Мне было семь лет.