Убийства в "Маленькой Японии" - Барри Лансет

Я всегда подпадал под магию этого танца. Мне вспомнилось, как мы праздновали Обон во времена моего детства в Токио, когда я танцевал с мамой, а затем сачком ловил с отцом золотых рыбок. То были прекрасные вечера, которых я уже не мог повторить после развода родителей. Лучшие годы жизни, когда папа с мамой были живы и жили вместе…

Однако сейчас не время предаваться воспоминаниям. Сегодня нужно искать тех, кого удалось разыскать в темноте друзьям Ноды. Или же они сами их нашли.

Чтобы смыть пыль деревенской улицы, поднятой ногами танцующих, я купил бутылку пива и нашел место, откуда мог продолжать изучать лица и поведение участников праздника. Мне бросались в глаза загоревшие до черноты предплечья и загрубелая кожа на шеях мужчин, привыкших работать в поле. И лица у них тоже были грубоватые, немного отрешенные. Главной отличительной чертой большинства женщин мне показалась их чуть прикрытая грацией выносливость, выработанная долгими часами хлопот по хозяйству, которые большинству наверняка приходилось совмещать с работой в огородах и помощью мужьям на рисовых посадках. Я представлял, как в завязанных под подбородком соломенных широкополых и островерхих шляпах они двигаются между рядами, пропалывая, подравнивая, подрезая стебли.

Среди деревенских лиц попадались и более ухоженные, гораздо менее загорелые, чем крестьянские. Лавочники, решил я. Владельцы магазинчиков и таверн. Толстые или худые, но неизменно услужливые. А вскоре мне удалось выделить еще один тип лиц в толпе. Не загрубелые и не холеные, но хищные и настороженные, с жесткими глазами охотников. Сначала мне попался один из них, но по мере того как я стал лучше ориентироваться в профессиональной принадлежности жителей Соги, их число возрастало.

Крупная капля пота скатилась у меня по спине. Я обнаружил их… По моим прикидкам в празднике участвовали человек пятьсот – шестьсот, не считая тех, кто уже занял столы в тавернах. Охотники старались слиться с толпой, но им это не удавалось. По крайней мере я теперь без труда вычислял их.

Чуть позже у подножия столетнего дуба я наткнулся на памятник из черного гранита. Строки старинных кандзи, вырезанных на пьедестале, прославляли некого генерала Котаро Оги, командира самураев, который спас деревню от голода в 1700-х годах. И хотя монумент был установлен еще в 1898 году, то есть через тридцать лет после краха системы сёгуната и модернизации правительства Японии, он был начищен до блеска и явно служил чьим-то предметом восхищения и гордости. Я дважды внимательно просмотрел надпись, но иероглифа из «Маленькой Японии» не обнаружил. У подножия памятника были возложены более десятка букетов из свежесрезанных хризантем, гладиолусов и цветов валерианы, чтобы почтить память местного героя. Три столетия спустя генерал оставался по-прежнему популярной фигурой в здешних краях.

Побродив по улицам, я купил тарелку горячей лапши и еще пива. Казалось, мне легко давалась роль праздного туриста. Я глазел на все достопримечательности, однако не переставал краем глаза следить за теми людьми.

Их отличали необычайно легкая походка и умение пробираться сквозь толпу, не делая ни одного лишнего движения. В манере перемещаться мне теперь бросалась в глаза непринужденная плавность. Я заметил десять человек, которых можно было считать стопроцентно из их числа, и еще трое пока вызывали у меня сомнения. Почти все – молодые, и среди них две женщины.

Засечь внимание к себе с их стороны мне удалось лишь однажды. Когда какая-то излишне подвижная школьница врезалась на бегу мне в спину, я резко повернулся, чтобы не дать ей упасть, и успел перехватить взгляд, который мгновенно отвели в сторону. Но и в этот краткий миг зрительного контакта меня обдало таким холодом и откровенной враждебностью, что я чуть не содрогнулся.

Одного этого взгляда оказалось достаточно, чтобы образ Сога-джуджо как мирной сельской общины улетучился навсегда, как и иллюзия, что нам удастся беспрепятственно уехать отсюда.

Наши враги находились рядом, дожидаясь своего часа.

Мы встретились в нашем гостиничном номере. Нода проглотил две таблетки и запил водой, а потом передал снадобье мне.

– Прими.

– Что это?

– Не даст тебе заснуть.

Усталость и ощутимая разница во времени, к которой мой организм не до конца приспособился, действительно были способны замедлить скорость моих реакций. А потому я полностью доверился Ноде и тоже запил водой две таблетки.

– Думаешь, они придут?

– Если они посчитали, что мы представляем угрозу, то непременно, – ответил Нода.

– А могут проигнорировать наш приезд?

– Да.

– Ты обеспокоен?

– Только тем, как именно они дадут о себе знать.

Он точно сформулировал важнейшую из наших проблем. Оставалось лишь ждать и наблюдать. Лекарство должно было лишить их преимущества внезапности, но на их стороне оставался покров ночи. Как они сумеют использовать его в своих целях?

За время нашего отсутствия низенький столик передвинули в дальний угол комнаты, а на полу расстелили два хлопчатобумажных матраца – футона. Поверх каждого лежала аккуратно сложенная и до хруста накрахмаленная сине-белая ночная пижама. Мы с Нодой приняли душ и переоделись в эти похожие на короткие кимоно наряды, повязав синие пояски вокруг талии.

Прежде чем выключить свет, Нода достал из сумки пистолет, убедился, что первый патрон уже лежит в стволе, а потом привинтил поглотитель шума длиной примерно в восемь дюймов. Оружие он положил рядом со своей правой ногой, чтобы в случае необходимости дотянуться до него.

– Хорош у тебя глушитель, ничего не скажешь, – заметил я.

– Нам лишний грохот ни к чему.

– Я вижу, ты основательно подготовился.

– Это помогает. Иногда.

Через десять минут Нода щелкнул выключателем, и наш номер погрузился в черноту деревенской ночи. Поначалу меня клонило в сон, но таблетки оказали воздействие, и скоро я почувствовал бодрость, хотя при этом возникло странное ощущение. В руках, в ногах, даже в торсе усилилась пульсация крови. Мышцы сами собой напружинились.

Меня одновременно терзали нетерпение и тревога. Слух обостренно воспринимал любые звуки, доносившиеся снаружи и изнутри: вот Нода пошевелил ногой, а потом легкий ветерок зашуршал бумажными планками жалюзи. Где-то в глубине риокана заурчала водопроводная труба. Шелестела листьями бамбуковая роща позади гостиницы.

Нода дышал размеренно и спокойно. Время шло. Напряжение в моем теле постепенно ослабевало.

Припозднившиеся гости вернулись в свой номер, и до нас донеслось пьяное нестройное пение, затем голос матери, отчитывающей за что-то своего ребенка. Где-то далеко завыла собака. Деревня постепенно совсем затихла, и среди звуков стали преобладать треск цикад и кваканье лягушек. Цикады порой напоминали о вибрации струн сямисена. А вскоре, заглушая все, завел свое соло лягушачий самец, квакавший пронзительно и азартно, чтобы зазвать к себе подругу. Это должно было привлечь к нему внимание вылетевших на охоту ночных крылатых хищников.