Ведьма полесская - Виталий Кулик

Пережив за день бурю различных эмоций, уставшая душа Янинки к ночи обрела умиротворение и покой. Девушка впервые за последнее время уснула безмятежным сном младенца. На её губах временами появлялось подобие улыбки. Даже во сне предвкушения приятных событий счастьем отражались на лице лесной красавицы нимфы.

Откуда было знать ей, что у изголовья, покачиваясь словно маятник, сидит мать-ведьма и беспрерывно наговаривает странные слова, часто упоминая рабу Божью Янину…

Бричка пана Хилькевича лихо подкатила к самому крыльцу. Резво для своих лет Семен Игнатьевич ловко спрыгнул на землю и спешно направился в дом, в возбуждении хлёстко ударяя орешниковым прутиком по голенищу сапога.

Челядь, которую панство зачастую обзывало дармоедами, с одного лишь взгляда научилась определять настроение барина. И если уж слуги увидят, что их «благодетель» не в духе, то ни встретить их во дворе, ни дозваться почти невозможно: «все заняты срочной и неотложной работой». Попасться в такую минуту на глаза барину — это почти наверняка нарваться на взбучку.

Хотя пан Хилькевич и находился в возбуждённом состоянии, но на этот раз зоркое око прислуги точно определило: прятаться не стоит.

— Манька! — громко окликнул Семен Игнатьевич кухарку, выскочившую во двор с большим жестяным тазом. — Прасковья Федоровна где?

— Возле пруда, наверное. Гуляют.

— Живо покличь её!

— Щас позову, — буркнула Манька, недовольная тем, что налетела на лишние хлопоты.

С раздражением вывернув очистки почти возле самого порога и грохнув пустым тазом, молодица направилась искать Прасковью Фёдоровну.

Недовольство кухарки было вызвано тем, что это приказание мог бы исполнить и кто-нибудь из дворовых, а у неё вот-вот в печке щи закипят.

Семён Игнатьевич прошёл в залу и сел в массивное вычурное кресло. Развернув несколько аккуратно сложенных листков, он уже в который раз начал их перечитывать.

Вскоре в доме послышались торопливые шаги, которые нельзя было спутать ни с какими другими. Такой интеллигентный стук издавали только подбитые заводскими набойками изящные чаравики Прасковьи Фёдоровны.

— Что случилось? — прозвучал встревоженный голос супруги пана Хилькевича. — Что за спешность такая? Уж не с Андрюшенькой ли что?!

— Не волнуйся, дорогая! Наоборот, всё очень хорошо! Наш сын поступает на учёбу! В столицу! Да-а-а, Петербург!.. — с этими словами пан Хилькевич многозначительно поднял указательный палец высоко над головой. — Это вам не Могилёв и даже не Гомель! А в Андрюше я уверен: экзамены он обязательно сдаст. Соответствующие документы отправлены! Впрочем, вот сама читай! — Семен Игнатьевич протянул супруге письмо.

Пока Прасковья Федоровна читала, пан Хилькевич в нетерпении мерил шагами комнату. Наконец, не удержавшись, он начал излагать дальнейшую суть письма:

— Недельки через две Андрюша приедет домой, погостит, отдохнёт и, дай бог, покинет нас уже надолго, — мешая супруге читать, пан Хилькевич в возбуждении пытался сам растолковать ей хорошую новость.

Видя, что внимание Прасковьи Фёдоровны без остатка приковано к чтению, Семён Игнатьевич замолчал. Но и молчать ему было невтерпёж, и он предался рассуждениям, время от времени всё равно обращаясь к супруге:

— Из Петербурга ему приехать удастся лишь хотя бы раз в год, так что, мать, будем теперь реже видеться с Андрюшей. Но так надо! Для карьерного роста надобно быть человеком высокообразованным. Придется…

— А что это он тут о Прохоре пишет? Какая женитьба? — до конца не поняв смысла написанного, спросила вдруг Прасковья Федоровна.

— А! Это он спрашивает, не надумал ли Прошка жениться. Ему очень хотелось бы побывать на его свадьбе. А то уедет и не приведётся побывать на таком важном для Прохора событии. Да и в самом деле надо парню помочь основательно обжиться. И корни надо чтобы на наших землях пустил. Вот приедет Андрюша, и мы сообща решим, как быть.

— Хм, да он тут ещё и приветствие передаёт этому холопу, — с некоторым раздражением высказалась Прасковья Федоровна, жадно продолжая бегать глазами по строкам.

— Ты уж, мать, свою материнскую ревность урезонь. Не забывай: наш сын жизнью обязан этому холопу, — сказав это, пан Хилькевич специально сделал ударение на последнем слове.

После того рокового события с медведем и после частых совместных походов на охоту Семен Игнатьевич настолько привязался к Прохору, что испытывал к нему почти отеческие чувства.

— А знаешь ли ты вообще, — продолжал он, — что для мужчины значит охота?! Там уж бывает не до того, кто есть мужик, а кто барин. Для леса и болота все равны! И всякое может случиться. А если рядом с тобой надёжный товарищ, то можешь быть всегда спокоен: в случае чего, есть кому придти на помощь. Так-то вот.

— Да ладно уж тебе, — отмахнулась Прасковья Федоровна от нравоучений супруга.

В общем-то, Прасковья Федоровна тоже относилась к Прохору неплохо. Но, как правильно заметил пан Хилькевич, её материнское самолюбие часто страдало от того, что Андрей, когда бывал дома, много времени проводил в обществе этого почти неграмотного крепостного. До появления Прохора сын больше времени находился в семейном кругу и больше уделял внимания матери. Но ведь и само время почти всегда играет против родительских чувств: дети быстро взрослеют, у них появляются свои интересы, своя жизнь. Прасковья Федоровна была женщиной неглупой и прекрасно это понимала.

— Нужно многое подготовить к отъезду Андрюшеньки, — сказала она, закончив читать письмо.

— Ну вот, он ещё не приехал, а ты уже собираешь его в дорогу.

— Не так уж долго он и задержится у нас. В сборах время быстро пролетит. Не забыть бы чего.

— Ты, матушка, хлопочи по своей части, а мне тоже надо кое-что к приезду сына сделать, — сказал Семен Игнатьевич и уже для себя прикидывал план мероприятий. — На уток сходим, как раз время подоспеет. В Липово у пана Аттона Горвата[30]бал намечается. Всё окрестное панство соберётся. Так, хорошо… Что ещё? А! — ещё о чем-то вспомнив, Семен Игнатьевич поспешил во двор.

— Опять со своими ружьями возиться надумал, — зная увлечение супруга и сына, притворно вздохнула Прасковья Федоровна.

Но воодушевлённый барин уже не слышал этого ироничного замечания. Он уже не мог усидеть на месте и горел желанием немедленно действовать.

Возле овина Семен Игнатьевич заметил Степана. Это тоже новый панский работник, но, в отличие от Прохора, он не был крепостным и появился в имении значительно раньше. Степан состоял на службе у пана Хилькевича в должности приказчика.

Ещё до смерти Петра Логинова, когда тому уже было не до работы, на Степана временно возложили обязанности следить за порядком на отработке барщины. Немалую роль в этом сыграл его шурин, старший над дворовой челядью. Быстро смекнув обо всей выгоде представившегося шанса, Степан из кожи лез вон, чтобы оправдать доверие. Его рвение было замечено и оценено: Степан остался на должности приказчика. Почувствовав власть над забитыми крестьянами, он по жестокости и грубости быстро превзошёл своего предшественника. «Да-а, не зря говорят, что хуже нет, когда из грязи да в князи!» — сетовали мужики, убеждаясь в правоте народной мудрости.