Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон

Обратная поездка в Москву заняла два дня, с 16 по 18 марта, с двухчасовой остановкой в Киеве, которая потребовалась для смены локомотива. По приезде в Москву Сергей с Линой оказались в той же гостинице и в том же номере, из которого уезжали. Их сразу повели на экскурсию по Кремлю; на улице было холодно (минус 15 градусов по Цельсию). Реставратор показал, как идет работа по восстановлению фресок и других свидетельств царского прошлого, предварявшего просвещенное время. «Он с увлечением показывал мне рублевскую живопись, освобожденную из-под слоев краски, которую намазали сверху во время ремонтов соборов «в период некультурного царизма»[246]. Сергей решил, что нарушил правила, войдя в собор Успения Пресвятой Богородицы в шапке, но реставратор, «очень интересный человек, фанатик своего дела, культурный и тонкий, работавший за грошовое жалованье», увидев, что он хочет снять шапку, объяснил, что теперь церкви рассматриваются как музеи и находиться здесь без шапки невозможно, поскольку очень холодно. Они также нанесли визит троюродной сестре Сергея, Шуре Сержинской, которая с упоением рассказывала, какое хорошее воспитание получает ее сын в комсомоле. Сергей скептически отнесся к ее словам, сказав, что это напоминает промывание мозгов. В царское время тоже была пропаганда, парировала Шура[247].

Затем последовали два заключительных выступления с Персимфансом, и чиновники снова принялись засыпать Сергея вопросами о впечатлениях от пребывания в СССР. Даже Алексей Рыков, председатель Совета народных комиссаров, спросил, оправдала ли поездка их надежды. «Мой приезд сюда – одно из самых сильных впечатлений моей жизни», – ответил Сергей. «В сущности, я совсем не похвалил Большевизию, и в то же время выглядело, что я высказался в предельно похвальных выражениях»[248]. Сергей не записал, что ответила Лина.

Последние два дня в Москве были заполнены хлопотами, связанными с получением германской визы и транзитной польской визы. Хотя Цуккер объяснял, что через Ригу ехать безопаснее, чем через враждебную Польшу, Прокофьев остался непреклонен. Пока Сергей занимался визами, Цуккер повел Лину в Госторг, где у него была возможность купить лучшие товары, предназначенные для продажи за границей, в том числе роскошные шубы. Госторг располагался на Мясницкой, в здании в стиле конструктивизма. Но на Лину большее впечатление произвело огромное здание Коминтерна, «нечто вроде банки с микробами, которые рассылаются отсюда по всему миру»[249]. Один из тысяч служащих Коминтерна позвонил по телефону и попросил Сергея выступить на концерте, организованном в честь предполагаемой победы Коммунистической партии Китая (КПК) в Шанхае, – событие, вызвавшее у Цуккера и его товарищей до нелепого бурную радость. Коминтерн, объяснили Сергею, оказывает финансовую поддержку Коммунистической партии Китая. Сергей отказался выступить, сославшись на то, что его слишком поздно предупредили. «Разве можно приглашать артиста чуть ли не за несколько минут до концерта? Что же это будет за вечер? Я совершенно не могу по такому важному случаю играть с бухты-барахты и как попало. Нет уж, передайте вашим организаторам, чтобы они в следующий раз организовывали вечер на более серьезных началах, – и тогда я буду к вашим услугам»[250].

Уезжали Прокофьевы с Белорусского вокзала в международном поезде, который, по словам Сергея, имел «нарядный вид». На перроне Прокофьев и Мясковский обменялись подарками: Мясковский принес в подарок Прокофьевым несколько коробок сладостей, а Прокофьев подарил Мясковскому рубашки и галстуки из Парижа. «Провожавшие глядели на нас не без зависти: еще бы, через 2–3 дня в Париже!» – написал в дневнике Сергей, но главное, что занимало его мысли, – несомненный успех турне[251]. Прием, оказанный Сергею в Москве, Ленинграде и на Украине, превзошел его ожидания – он еще никогда не чувствовал себя таким популярным, таким влиятельным, каким был в Советском Союзе. Единственной ложкой дегтя в бочке меда было то, что так и не удалось добиться освобождения двоюродного брата Шурика, который позже пришлет Сергею письмо и попросит, чтобы тот перестал за него ходатайствовать. Вмешательство Сергея только усугубляло положение Шурика.

За время долгой дороги впечатления от поездки в СССР успели несколько сгладиться. Вернувшись в Париж, они занялись бытовыми вопросами – поиском меблированной квартиры и покупкой автомобиля. Еще до гастролей по Советскому Союзу Сергей планировал научиться водить, и, если верить предположениям друзей семьи, на машину были потрачены если не все гонорары за концерты в Советском Союзе, то, по крайней мере, значительная их часть. В январе Сергей получил carte rose (водительские права). Лина же сдала экзамен по вождению в июне, хотя сама была низкого мнения о своих способностях. Ей не понравилось посещение автомобильного салона, поскольку вместе с ними пошел Борис Башкиров, с недавних пор подрабатывающий ночным извозом. Лина мечтала об американском автомобиле, Buick («бьюик») или Lincoln («линкольн»), но Сергею нравились машины испанской компании Hispano-Suizas («Испано-Сюиза») и французской компании Delage («Делаж»). Но пришлось остановиться на подержанном автомобиле французской компании Ballot («Балло»), который стоил 27 тысяч франков – новая машина обошлась бы в 80 тысяч. Но не обошлось и без хлопот – автомобиль нуждался в покраске, и страховка оказалась намного дороже, чем они предполагали.

Как только все проблемы были улажены, Прокофьевы начали осваивать дороги Парижа и его окрестностей. Сергей все больше времени проводил за рулем, совсем забросив работу. Позже он возил друзей и приглашенных гостей из России в tournees gastronomiques (гастрономические поездки) на юг Франции, считающийся раем для гурманов. Сергей тщательно следил за пробегом, расходом бензина и скоростью движения (рекорд составил девяносто километров в час). От запаха бензина у Сергея начались головные боли, которые он пытался лечить с помощью рекомендаций Христианской науки. Отказываться от вождения Сергей не собирался. Лина считала, что за рулем мужу не место. После поездок по городу на машине каждый раз появлялись свежие вмятины, а в окрестностях Парижа жертвами его лихачеств становились ни о чем не подозревающие куры. Велосипедисты тоже сильно рисковали, встречаясь с ним на дороге. Весной 1929 года он столкнулся с автомобилем, когда возвращался в Париж из Монте-Карло. По словам Лины, муж заплатил 935 francs pour reparations de l’accident (935 франков компенсации за аварию)[252].