Ковер царя Соломона - Барбара Вайн

Она ни о чем не думала – только чувствовала, но не решалась спросить себя, что же она сделала и сделала ли вообще хоть что-нибудь. Дверь в комнату Тома была закрыта. Алиса взмолилась о том, чтобы он не открыл ее и не выглянул наружу как раз тогда, когда она будет проходить мимо. Он не выглянул. Зайдя к себе, скрипачка услышала голоса. Она прислушалась повнимательнее: пришли Тина и Дэниэл Корн. Если бы она не спускалась вниз к Акселю Джонасу и не целовалась бы с ним, сама не зная зачем, стоя в полумраке, то обязательно пошла бы теперь к Тине и рассказала о нем, а позже, может быть, завтра, упомянула бы о нем в разговоре с Джарвисом. Но после того, что произошло, сделать этого она уже не могла.

В своей кровати на вилле «Сирени» посреди ночи проснулась Сесилия. Это было необычно. Она всегда засыпала быстро, просыпалась в четыре утра и после этого уже не засыпала. Дафна как-то сказала, а ей самой об этом рассказал Питер, что, если человек плохо засыпает, значит, он испытывает подсознательную тревогу, а если рано просыпается, то находится в депрессии.

Миссис Дарн не считала себя хронически депрессивной натурой – напротив, она думала о себе как о человеке, всегда способном отыскать в событиях что-нибудь хорошее и светлое. Сегодняшним светлым моментом стали рассказы детей: Джаспера и особенно Бьенвиды. Например, то, что на выходных они снова отправятся на прогулку с Брайаном. Что Брайан, раньше встречавшийся с ними где-нибудь в условленном месте в городе, теперь просто звонит в «Школу» и даже заходит к Тине выпить чашечку кофе и вообще, похоже, снова находится в прекрасных отношениях с ее дочерью. Бьенвида ясно дала ей понять, что, когда они в воскресенье отправятся на экскурсию по Тауэрскому мосту, Тина к ним присоединится.

Сесилия вынуждена была откровенно признать, что на дочь это было совсем не похоже. Она не верила и половине того, что рассказывала внучка, но ее самым горячим желанием было, чтобы Брайан и Тина вновь сошлись и поженились. Уже в который раз пожилая женщина задумалась о своем доме. Наверное, она могла бы оставить его Тине, с условием, чтобы та жила здесь с Брайаном. А она, миссис Дарн, отправится тогда к Дафне.

Но она сознавала, что ставить такие условия было отнюдь не в ее духе, даже если это было вполне законно и могло бы сработать. Она давным-давно уже написала завещание, по которому все оставляла своей единственной дочери, Тине, причем безо всяких условий. Тина никогда не примет никаких ограничений, мать точно это знала, как и то, что манипулировать людьми – гнусно. Да и внуки в последнее время ни словом не упоминали о наличии других мужчин в жизни Тины.

Миссис Дарн стала представлять свадьбу своей дочери с Брайаном и детишек, одетых пажом и фрейлиной. Когда-то подобное шокировало бы ее до глубины души, но с тех пор утекло много воды, и она приспособилась. Привыкла, что теперь множество людей сначала долго живут друг с другом, заводят детей и только потом женятся, причем дети присутствуют на таких свадьбах. Они часто разговаривали об этом с Дафной, обсуждая своих детей. Так же, как и Сесилия, мечтавшая о том, чтобы Тина взялась за ум, так и миссис Блич-Палмер грезила, что Питер прекратит путаться с мужчинами, встретит хорошую девушку и женится на ней.

Мысли о Питере привели миссис Дарн в ужас. Ее охватило ощущение надвигающейся грозы, когда она подумала о боли, которую должна испытывать ее подруга из-за своего злосчастного сына. Она попыталась направить свои мысли в другое русло. Лежа в постели в огромном пустом темном доме, Сесилия погрузилась в приятные воспоминания о свадьбе самой Дафны, на которой она была подружкой невесты. Это было очень давно, но пожилая дама помнила все совершенно отчетливо.

Как было тогда принято, жених сделал Сесилии подарок, хотя выбрала его, конечно, сама Дафна: камею из темного и бледно-розового коралла. Несколько раз за последние годы миссис Дарн подумывала о том, чтобы подарить камею Тине, но так этого и не сделала. Камея была не во вкусе дочери, предпочитавшей индийские или африканские украшения. Когда-нибудь, возможно, Сесилия подарит эту камею Бьенвиде.

Спохватившись, она вдруг забеспокоилась: где же украшение сейчас? Пришлось встать, зажечь свет и начать поиски. Камея обнаружилась в коробочке, в одном из ящиков туалетного столика в гостевой комнате – в точности там, где и должна была быть. Она лежала, аккуратно обернутая розовой ватой, чистенькая, как и все вещи в этом доме. Хозяйка упрекнула себя за то, что давно не брала ее в руки, возможно, уже больше десяти лет.

Она забрала камею в спальню и поместила ее в шкатулку для хранения драгоценностей, приколов к бархатной подкладке. Это полночное действие подарило Сесилии чувство глубокого удовлетворения. Она привела вещи в порядок и исправила свое упущение. После этого она мгновенно уснула.

В клобучке и опутенках Абеляр сидел на запястье у Джеда, ехавшего в поезде по линии Пикадилли. Лори стоял в торце вагона. Была суббота, а ехать ему и его питомцу предстояло до Кокфостера – конечной станции.

Джед решил, что глупо снова ехать на Хэмпстедский Луг. Когда он в прошлый раз выпускал Абеляра там, за госпиталем Святой Колумбы, все на них пялились. Прежде Лори думал, что на Луг никто не ходит, а оказалось – там полно народу. Какая-то женщина прокурорским тоном поинтересовалась: знает ли он, что на Лугу обитает более ста пятидесяти видов диких птиц, причем все они – охраняемые?

Хозяин ястреба не собирался позволять ему охотиться на кого-либо, кроме голубей или кроликов, но он далеко не всегда мог контролировать птицу. Недавно, например, произошел неприятный инцидент с сорокой, так расстроивший маленькую Бьенвиду. Ничего, зато на просторах Энфилд-чейза Абеляр наверняка будет чувствовать себя более свободно и раскованно!

До самого «Вуд-Грина» в вагоне оставалось много пассажиров, но затем все они постепенно вышли, и Джед остался наедине с чернокожим мужчиной в форме служащего метро. Тот сидел за два места от него. Он с любопытством поглядывал на ястреба, но потом отвернулся и стал упорно смотреть в противоположную сторону. Лори подозревал, что дело было в вони, которую издавала его сокольничья куртка. На людей этот запах производил отталкивающее впечатление, а Абеляра, напротив, успокаивал.

В Кокфостере Джед вышел. Абеляр все так же тихо сидел на его руке. Когда ястреб был спокоен, хозяин испытывал к нему глубокое теплое чувство, которое можно было назвать и любовью – потому что, по его мнению, оно не отличалось от его прежнего чувства к той женщине и ребенку. Теперь ему не требовались общество и привязанность ни от кого, кроме птицы, доверчиво сидящей у него на руке.

Но прошедшая неделя выдалась ужасной. Не в большей степени, чем предыдущая, конечно, но и не в меньшей. Душераздирающие вопли начинались сразу после восхода и заканчивались лишь после кормежки, когда Абеляр наконец получал свою скудную, по мнению Джеда, порцию. Но как только Лори уходил на работу, крики возобновлялись. Они встречали хозяина птицы и по возвращении домой. Он боялся спрашивать других обитателей «Школы», прекращались крики днем или нет. Боялся услышать то, что ему ответят.