Трудная ноша. Записки акушерки - Лиа Хэзард

за ней личико, ручки и ножки. Стар с Моссом заплакали тоже: Стар горячими, молчаливыми слезами, а Мосс громко всхлипывая от облегчения. Она вернулась в его объятия, прижимая ребенка к груди, и Мосс обхватил их обеих своими длинными гибкими руками. Кружок снова замкнулся; Мосс, Стар и их малышка стали единым целым.

– Ну что, – сказала Мэри-Джейн у меня из-за спины. – Похоже, все в полном порядке. Постарайтесь так не шуметь, акушерка Хэзард, – добавила она с хитрой улыбкой, и вышла из палаты.

Я сидела на корточках у края ванны, но когда дверь захлопнулась у нее за спиной, позволила усталости взять верх и опустилась на пол. Я сидела среди луж и мокрых полотенец, в хирургическом костюме с пятнами воды, пара и пота, и смотрела, как Стар и Мосс приветствуют новую жизнь.

– Привет, малышка Луна, – шептал Мосс, а Стар покрывала кудрявые влажные волосики ребенка поцелуями.

– Кто моя красавица, – бормотала она, – кто моя самая, самая любимая красавица.

Сцена была ровно такая же, что явилась мне в начале дежурства: любовь так и витала в палате вместе с ароматами масел, все еще плававших пятнами на поверхности воды. Я поверить не могла, что Стар действительно так взорвалась – мне казалось, я все придумала под воздействием усталости, долгих часов работы и недостатка сна. Мэри-Джейн не придется даже приукрашивать свою историю – по закону подлости она вошла ровно в тот момент, когда Луна преспокойно выскользнула в воду, так что сестра наверняка уже рассказала всем остальным, как акушерка Хэзард довела совершенно очаровательную пациентку до белого каления, так что та кричала на всю больницу.

Я заставила себя встать и добраться до рабочего стола, на котором в беспорядке лежали мои бумаги. Пролистала карту Стар в поисках какого-нибудь ключа к ее поведению. Мне встречались ситуации, когда предыдущий травмирующий опыт или насилие внезапно возвращались к женщине во время схваток – пациентки вздрагивали от страха, стоило мне к ним прикоснуться, или вдруг замирали, сосредоточив взгляд в одной точке. Я вспомнила обвинение Стар в том, что я «такая же как все», но на страницах карты были только записи об обычных дородовых обследованиях, ничего примечательного – по крайней мере, на мой взгляд. Поведение Стар, как истории многих других женщин, так и осталось для меня загадкой.

Крик Луны сменился удовлетворенным урчанием и причмокиванием – малышка нашла материнскую грудь. Стар покачала головой, посмотрела на меня и моргнула, словно вспоминая, кто я такая. Но теперь вместо злобы в ее глазах светилась любовь. Зрачки все еще были громадные, все-таки она только что родила.

– Слушайте, – сказала она, обращаясь ко мне, – это было потрясающе. Вы потрясающая.

– Вообще-то, это вы потрясающая, – ответила я. Совершенно искренне.

Стар отбросила с лица прядь волос.

– Я не слишком грубо себя вела, нет? – спросила она.

Лицо ее сияло – она была прекрасна, – но в глаза мне Стар не смотрела, скованная чем-то вроде стеснения или даже стыда.

– Нет, – ответила я. – Конечно нет. Нисколько не грубо.

О смерти

При обучении акушеркам рассказывают о смерти осторожно, как детям, которым дают горькое лекарство между ложками сладкой рисовой каши. Представление о смерти, сознание того, что она постоянно присутствует где-то за гранью жизни, вещь отравляющая и очень страшная. Не существует хорошего способа узнать, что дети иногда умирают, что матери уходят из роддома с пустыми руками, как не существует верных стратегий преподавать и получать подобные уроки.

К концу моего первого года учебы на акушерку я начала встраиваться в ритм и деятельность родильного отделения. Опыта мне пока не хватало, и я все еще испытывала постоянный страх ненамеренно совершить какую-нибудь ошибку или недосмотр, но с некоторыми задачами уже справлялась относительно неплохо и охотно за них бралась. Я окружала рожениц заботами с таким энтузиазмом, будто знала их всю свою жизнь. Мне доверяли принимать детей, если сердцебиение у них было в норме, а мать успешно тужилась. Я все лучше убирала в палатах после родов, что, между прочим, довольно сложно с учетом того, какая мешанина из крови, луж, полотенец, простыней и инструментов остается там, даже если роды прошли без осложнений.

Однажды, ближе к концу весьма занятой ночной смены, я как раз занималась такой уборкой. Мы с моей наставницей провели с роженицей всю ночь; несмотря на некоторые сложности в процессе, сами роды были простыми. Родители в полном восторге рассматривали своего первенца: девочку весом четыре килограмма, которая закричала, пописала, покакала и поела в первые же минуты после появления на свет, словно заявляя: «Я здесь, я жива, и могу делать все, чего вы от меня ждете».

Оставив мать с малышкой, уютно примостившейся у ее груди, я вышла в коридор с набитыми мусорными мешками в обеих руках и лотком с инструментами под мышкой. Знакомые звуки, сопровождающие роды, доносились из-за всех дверей; в начале смены в отделении было относительно тихо, но, похоже, пока я занималась своей пациенткой, все палаты заполнились. Я вошла в кладовую – большую комнату, где хранились салфетки, тряпки и спреи, помогающие уничтожать следы на нелегком пути к материнству, – и сгрузила свои мешки в тележку. Потом развернулась, поставила лоток на столешницу и уже собиралась мыть руки, когда заметила в углу небольшой пластиковый контейнер.

Обычно в таких контейнерах мы отправляли в отделение патологии образцы на анализ: фрагменты тканей, кисты и тому подобное. В нормальной ситуации я никогда не обратила бы на контейнер особого внимания. В них содержались, как правило, бесформенные комки, наскоро доставленные акушерками, у которых не было времени сразу подписать образец и отправить дальше. На этом тоже не было этикетки, и к моей пациентке он отношения не имел, так что и меня не касался. Но по какой-то причине я подняла контейнер, поднесла его к свету и повернула в руках. Там оказался ребенок.

Да, я сказала ребенок, но технически это был плод или то, что называют «продуктом зачатия», если он рождается до двадцать четвертой недели. Но в отсутствие более точного названия я буду называть то, что держала в руках, ребенком. Даже на взгляд неопытной акушерки-практикантки сморщенное красноватое создание в контейнере было ребенком – или существом, которое должно было стать ребенком, и уж точно это был ребенок для женщины, которая его родила. Я знала, что такие вещи иногда случаются: например, после стимуляции родов у женщин, чьи дети умерли в утробе, или развивались с дефектами, как говорится, «несовместимыми с жизнью». Но до сих