Трудная ноша. Записки акушерки - Лиа Хэзард

Она спокойно сидела в комнате ожидания. Денек выдался занятой; в амбулаторном отделении принимали пациенток с высокими рисками, и консультант, казалось, отправлял каждую вторую в приемное для дальнейшего обследования. Роженицы являлись тоже: те, у кого это было в первый раз, меряли шагами коридор со своими кардиомониторами, бросая встревоженные взгляды на медсестру за стойкой; уже рожавшие курсировали между комнатой ожидания и туалетами, оставляя за собой следы амниотической жидкости, посматривали на часы на стене и беспокоились, смогут ли бабушка с дедом подержать детей еще одну ночь.

Она сидела среди других: спокойная, молчаливая, терпеливая. Взяла со столика рекламный проспект туристической фирмы, полистала, поменяла на «Медицинский вестник», прочитала разворот о новом отделении педиатрического диализа, не особо понимая смысл статьи. Рожениц принимали вне очереди; совершенно справедливо, соглашалась она. Ей нужно просто убедиться, что все в порядке – обычная предосторожность. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз брила ноги, пожалела, что отложила восковую эпиляцию, прикинула, чего ей хочется на ужин – пиццу или салат. Краешком сознания подметила небольшую боль – где? – то ли внизу живота, то ли где-то в глубине, отдающуюся в поясницу.

Может, не так это и справедливо, что других принимают вне очереди. Может, она и так слишком долго ждет. Она поглядела на стойку медсестры.

Я заметила ее, выйдя из кабинета, посмотрела в карту, прочла ее имя и поманила ее за собой.

Ей достался бокс два. Или пять. Или шесть. Она села на кровать и улыбнулась.

– Мне снять обувь? – спросила она.

– Как вам удобнее, – ответила я, улыбаясь в ответ. – На ваше усмотрение.

Она подняла ноги на кровать. На ней были черные ботинки на шнурках, или лодочки, или кеды.

– На что вы жалуетесь? – спросила я.

Она рассказала, не переставая улыбаться, и я улыбалась, слушая ее, и, пока я ее слушала, я включила монитор сердечной деятельности плода и нанесла смазывающий гель на датчик.

– Давайте послушаем вашего малыша, – предложила я.

Голос мой звучал уверенно и спокойно.

– Посмотрим, чем он там занимается.

Только тут я заметила, как тень пробежала по ее лицу – словно лисица, метнувшаяся в ночи через сад. Мелькнула и тут же исчезла. Моя улыбка на мгновение угасла тоже.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, если у меня уйдет какое-то время, чтобы отыскать ребенка, – предупредила я, прибегнув к стандартной формулировке.

– Иногда эти хитрюги прячутся куда-нибудь, например, за плаценту, и обнаружить их бывает не так просто.

Она коротко кивнула в ответ на мою натянутую улыбку.

Я приложила датчик к нижней левой стороне живота; не знаю почему, но я всегда начинаю оттуда, и обычно сразу за чмоканьем геля о кожу в палате раздается громкий стук сердца плода. Да, обычно так и бывает.

Она повернула голову, чтобы видеть дисплей на противоположной от кровати стене, но на нем мелькали только оранжевые и зеленые сполохи, никаких цифр, и слышался только статический шум, никакого сердцебиения. Я провела датчиком по ее животу, плотно его прижимая – словно кладоискатель на продуваемом ветрами пляже. Я дошла до бедренной кости на правой стороне, продвинулась вверх, до ребер, потом назад, откуда начала. Попробовала послушать прямо над лобковой костью, надавила в одном месте, в другом. Я старалась. Я не сдавалась. И продолжала улыбаться.

Она перестала смотреть на монитор и смотрела только на меня.

– Что происходит? – спросила она.

– Мне очень жаль, – начала я.

Нет, не могла я ей это сказать. Я была уверена, что вот-вот его услышу, если попробую еще раз, если добавлю еще геля.

– Просто дайте мне минутку.

Голос мой звучал весело и звонко.

Она поняла. Она смотрела на меня и слушала громкий стук сердец других малышей в других боксах по обеим сторонам от занавески, понимая, что я ей лгу. Я продолжала свои бесплодные попытки, щупала живот, но ни ножка, ни локоток не толкали меня в ответ – одна пустота, одно молчание.

– Мне очень жаль.

На этот раз приходилось это признать.

– Сердцебиение плода не прослушивается.

И потом тот самый звук.

Уходя с работы, акушерка уносит с собой этот звук, словно камень. Он всегда при ней, тянет своим весом, и иногда она намеренно берет его, крутит перед глазами, ощупывает гладкую поверхность, пробегая по ней пальцами в поисках смысла. Каждый раз, когда она слышит звук, новый камень добавляется к ее ноше, немного другой по форме и размеру, и, в конце концов, вес становится почти неподъемным – так в ее сердце строится пирамида из этих камней.

О затрудненных родах

У женщины есть лимит сил на потуги, после которого организм отказывается продолжать. Сначала, когда шейка матки полностью раскрылась и прилегает к головке ребенка, словно корона, матка сама пробует вытолкнуть его: мышечные волокна сокращаются, изгоняя плод, подталкивая новую жизнь во внешний мир без всяких осознанных усилий со стороны матери. Эти сокращения непроизвольные, автоматические, инстинктивные и непреодолимые. Тело хочет тужиться, и оно тужится.

В наилучшем варианте, когда размеры ребенка и его положение идеально совпадают с пропорциями материнского таза, и когда у матери еще остались силы и энергия, такие потуги достигают своей цели. Ребенок продвигается вперед, изнутри наружу, хотя после каждого продвижения происходит небольшое отступление, как в танцах – «два шага вперед, один назад», – пока последняя мощная потуга не вытолкнет головку. Дальше наступает пауза, время как будто замирает, пока мать снова набирается сил. В палате что-то меняется – как будто раскрывается какое-то новое измерение – и происходит финальный рывок. Ребенок показывается целиком, покидает материнское лоно, и попадает в ожидающие его руки – скорее всего – акушерки.

Иногда, однако, совпадение не такое идеальное, и путь наружу становится тяжелым и долгим как для матери, так и для ребенка. Плод может быть слишком большим или находиться в неправильной позиции; бывает, что у матери слишком узкий таз или не осталось сил после схваток, которые продолжались много часов, а то и дней. В подобных случаях собственных рефлекторных потуг организма недостаточно. Схватки идут одна за другой, но становятся короче и слабее, плод не продвигается к выходу. Акушерка начинает говорить роженице, когда ей тужиться, как сильно и как долго – «упритесь подбородком в грудь, теперь задержите дыхание и толкайте; сильней, еще, еще, постарайтесь», – но ее команды частенько не достигают эффекта и только усиливают отчаяние женщины, которая и так отдала все свои силы, и даже более того.

Что делать, если женщина старается и старается, а ей говорят стараться еще,