Карл, герцог - Александр Зорич

Оливье скептически покосился на графа.

– По-моему, последний прецедент подобной доблести назывался Троянской войной.

Сен-Поль горько усмехнулся. Конечно, чего уж там, что правда то правда. И всё-таки такой скороспелой сговорчивости короля Сен-Поль никак не ожидал.

– Нет, это действительно странно, – сказал граф после минутного молчания. – Неужели эта Изабелла так хороша, что ради неё король Франции готов потерять лицо?

Если бы рядом с ним был не Сен-Поль, и если бы Сен-Поль не был обречен смерти, Оливье никогда не сказал бы то, что сказал.

– Хороша, – с каким-то подозрительным, еле слышным всхлипом кивнул Оливье. И, понизив голос почти до шёпота, добавил:

– Это во-первых. А во-вторых госпожа Изабелла носит под сердцем ребенка от короля.

Да, ради Изабеллы король Франции был готов потерять лицо. Почему? Потому что иногда Людовик, оставшись наедине сам с собой, запирал свой лишенный окон рабочий кабинет изнутри и в кромешной темноте-тишине-пустоте разглядывал своё лицо в зеркале искуснейшей и тончайшей работы (зеркало, однако, на стенах и на потолке отсутствовало и даже на полу его не было). Король очень пристрастно изучал его, своё лицо. И королю не очень-то нравилось то, что он видел.

Людовик, например, честно признавался себе, что, пожалуй, не очень любит детей. Да и милую Францию любит как-то странно, преимущественно через формулу «Государство это я». Но любить и заботиться – достаточно разные вещи. Он наверняка не любит Изабеллу, но при этом недурственно заботится о ней. Вот, во время своего последнего и совсем недавнего приезда в замок Шиболет привез двух роскошных кенарей, например. А всё потому, что ожидание её (и его!) ребенка (которому, конечно, никогда не бывать королем, но Великим бастардом – запросто) оживляло в нем, Людовике, не разумное, но доброе и вечное чувствование зверя, зверя и собственника, который через обладание молодой и привлекательной женщиной приходит к собственному продолжению в будущее и это было куда лучше, чем просто власть. К тому же до этого Людовик ещё не имел счастья быть отцом (по крайней мере, ему ничего не сообщали), и королю было по-человечески любопытно: как это – существо, которое наполовину я, а наполовину женщина, которую каких-то девять месяцев назад я просто трахал?

Во главе бургундского посольства стоял сеньор де Круа, фаворит Филиппа Доброго, который две недели назад, в преддверии назревавшей бучи, вернулся по требованию герцога из Дофине, где устраивал судьбу своей средней дочери.

Из-за герцогского вызова торговлю с женихами пришлось прервать на самом интересном месте. И вот теперь де Круа обижался на герцога: неужели среди тысяч вассалов Бургундского Дома не нашлось ни одного, который мог бы справить посольство в Париже? С другой стороны, самолюбию де Круа льстил тот факт, что да, не нашлось ни одного, и что он лучший из лучших в старой бургундской гвардии, особенно после глупой гибели Брийо. Поэтому де Круа то брюзжал о полном упадке морали в Дижоне, из-за которого, в сущности, он здесь, то, лучезарно улыбаясь, пускался в пространные воспоминания о своих былых встречах с совсем молодым Людовиком, который и королем-то никаким тогда не был и, интригуя против своего папаши Карла VII, доинтриговался до того, что бежал из Парижа и искал защиты при бургундском дворе.

Своими моралиями де Круа делился с тремя рослыми и вполне тупыми рыцарями, которые были приданы непосредственно ему для поднятия авторитета и, одновременно, заправляли семью копьями эскорта.

Де Круа как раз вел к концу пассаж о том, что, дескать, таких хладнокровных душегубов как Сен-Поль надо сжигать, да-да, сжигать подобно колдунам и ведьмам, невзирая на титулы и заслуги, когда среди приближающихся из-под закатного солнца всадников он увидел упомянутого Сен-Поля. Граф был простоволос, безоружен, одет в некогда белую рубаху и прикован кандалами к передней седельной луке. На плечах Сен-Поля лежали багровые следы отлетающего в Страну Инков светила, а на белом, как мел, лице – глубокие тени Тартара.

Де Круа совершенно не удивился.

– Глядите-ка, монсеньоры, – каркнул он. – Вот и он, голуба, сам плывет к нам в руки.

Через час, после задушевной беседы маршала Оливье и де Круа было решено, что ни тем, ни другим ехать дальше некуда и незачем. Голуба Сен-Поль здесь, а за пташкой Изабеллой достаточно всего лишь послать гонца на быстролетной кобыле. Поэтому все разместились в ближайшей деревенской гостинице караулить Сен-Поля, жрать и ожидать появления сочащейся слезами счастья королевской подружки.

Долго ждать не пришлось. Одним прекрасным, истинно прекрасным розовым утром, когда дрозды подбирали по садам последние лакомые и переспелые вишни, а на полторы тысячи лье к востоку султан Мехмед II Завоеватель, почесав в черной бороде, первый раз серьезно задумался, а не подобрать ли последний лакомый и переспелый кус Византийской империи – собственно, Константинополь – в деревню въехали четверо. Карл, Луи, Изабелла и рыцарь, выполнявший на векторе гостиница – Дижон функции гонца графа де Круа, а на векторе Дижон – гостиница функции проводника графа Шароле.

После общего кипежа, вызванного внеплановым прибытием графа Шароле (которого и де Круа, и Оливье, и Сен-Поль по разным причинам побаивались), все кое-как расселись и началась процедура.

Де Круа от лица своего герцога официально огласил ультиматум. Маршал Оливье от лица своего короля официально ультиматум принял. Карл всё это время не расставался с подозрительно постной миной и только один раз, не меняясь в лице, подмигнул Сен-Полю, сидевшему за столом напротив.

Сен-Поль счел ужимки Карла беспросветно черным юмором. Дескать, в Дижоне мы с тобой, Сен-Поль, повеселимся всласть. Граф почувствовал газированную пустоту в животе, как перед приемом у зубодера. В сущности, по прибытии в Дижон это ему и предстояло – встреча с зубодерами и костоправами тайной канцелярии Филиппа Доброго (Очень).

– Итак, монсеньоры, – торжественно провозгласил Оливье, – вернем же друг другу наших временных гостей и да упрочится мир между Его Величеством королем Франции Людовиком и Великим герцогом Запада Филиппом.

Карл ждал именно этого. Вот французы и расписались в своём поражении. Сливки готовы, осталось только их собрать и слопать.

– Мир – это хорошо, – сказал Карл с расстановкой. – Но я не вижу здесь упомянутых Вами гостей. Со мной моя супруга, а с вами – какой-то каторжанин в цепях. Если он Вам больше не нужен – подавайте его сюда, так уж и быть, отрубим ему голову за свой счет. Но моя жена останется со мной. Это вполне справедливо, не так ли?

Граф Сен-Поль: «Уффф! С этого надо было начинать, всю душу вымотали гады, но как же ребенок короля?»

Маршал Оливье: «Жена!?? Но как же ребенок короля?»

Сеньор де Круа: «Два раза переспал и уже – жена-а… Да на месте герцога Филиппа я бы всыпал такому сынку двадцать горячих и – в действующую армию!»