Карл, герцог - Александр Зорич

Брюс из Гэллоуэя, молодой шотландский гвардеец на карауле у дверей: «Но как же малой короля?»

– Сир Шароле, Вы забываетесь! – де Круа мгновенно стал пунцов и потен. – Наш государь пока что герцог Филипп и Вы не имеете никаких прав выкидывать такие коленца на переговорах!

– Сир де Круа, – Карл был безмятежен, – не надо орать. Я обвенчался с Изабеллой позавчера по христианскому обряду и не понимаю при чем здесь «коленца». Благословение матушки я получил уже давно. Мой отец куда умнее Вас, к счастью, и за ним тоже не станет. Поэтому никакого обмена не будет. Ясно?

Да, по крайней мере Оливье всё это было ясно с первых слов Карла. Но.

– Сир Шароле, известно ли Вам, что госпожа Изабелла ожидает ребенка от короля Франции?

Тон у Оливье вышел настолько гробовым, что немного оттаявший Сен-Поль был вынужден спрятать лицо в ладонях – слишком смешно, особенно после такой нервотрепки.

– Какой вздор, – повела плечом Изабелла. – Да, я пару раз намекала королю на что-то подобное, хотя и не была до конца уверена, но, прошу простить мою прямоту, как раз совсем недавно я вновь носила крови.

Все присутствующие (кроме Карла, ясно) по сексистскому молчаливому сговору не ожидали услышать от Изабеллы ни звука. Поэтому её слова ни для кого не сложились в сообщение, так и оставшись лишь подозрительной бандой звуков. Оливье и де Круа продолжали смотреть на Карла. Так известно или нет, чёрт побери, этому неоперившемуся гангстеру, что его залетная подружка, го-спо-жа Изабелла, ожидает ре-бен-ка от самого ко-ро-ля Франции?

Десять секунд Карл молчал, недоумевая, какие ещё вопросы могут быть у этих болванов после столь недвусмысленного коммюнике Изабеллы. Наконец граф Шароле понял, что они Изабеллу просто не слышат. Значит – на бис.

– Мне известно, что госпожа Изабелла была вынуждена лгать королю Франции, сир. Это мне известно, – кивнул Карл. – Но отсюда не следует, что она повторяла эту же ложь мне. Так что, если кто-то из вас ещё не понял, повторяю: госпожа Изабелла не ожидает ребенка от короля Франции. Если вам угодно, она присягнет на Библии.

Присяга не потребовалась.

Когда з/к Сен-Поль, его шотландские конвоиры и меланхолический Оливье вернулись в Париж, король уже был обо всем осведомлен, уже успел сорвать злость на приближенных и симулировал внешнее спокойствие вплоть до блаженной беззаботности. «Пустое», – сказал он Оливье, а Сен-Поля приказал незамедлительно освободить из-под стражи, дал ему денег и предложил должность коннетабля Франции. Сен-Поль сразу же согласился, хотя прекрасно понимал, что своим удивительным взлётом обязан исключительно Карлу, а не своим сомнительным талантам войсководителя. Граф Шароле возвысил содержанку Людовика, сделав её своей супругой. Людовик не мог подобным образом осчастливить себя и графа Сен-Поля, но по крайней мере дал ему высокий золотопогонный пост.

Так завершилось бургундское фаблио для Сен-Поля. Но не для Карла. Ибо отныне Людовик увидел в графе Шароле врага. Не такого врага, который обозначен на карте флажком синего цвета, а в пухлом отчете военной разведки деликатно именуется «неприятелем», «противником» и «концентрацией крупных сил на южном фланге». Нет, врага, который долгое время едва виднелся сквозь плотный табачный дым над ломберным столом, но вдруг в один миг сокрушил дозволенную дистанцию, вторгся в личное пространство и, ловко перебросив огрызок сигары из левого угла губ в правый, гаркнул: «Ба, да Вы тот самый малый, который шельмовал в „Англетэре“! Слыхал, Вас тогда славно отделали канделябрами». И на мизинце гада зло подмигивает шикарный бриллиант.

«Велможи греческия при царе Константине Ивановиче царьством обладали и крестное целование ни во что же не ставили, и изменяли, и царьство измытарили своими неправедными суды, от слез и крови християнския богат ру християнскую кр йствы. И т ру християнскую, и красоту церковную выдали иноплемянником турскимъ на поругание.»

Иван Семенович Пересветов

ДИЖОН

март, 12

Карл понимал: неприлично, вздорно, бесстыдно, что ли, пить козье молоко, в котором купалась твоя жена, но поделать с собой ничего не мог, поскольку не пытался, да и не думал пытаться. Упиваясь несовершенной белизной, он стоял у чана, прогнав взашей Луи, и негромко сьорбал, размышляя над тем, превратится ли он в козленка, в козу или, возможно, Изабеллу.

На завтрашней охоте он убьет самого большого оленя – не удавшееся сегодня свершится завтра. На завтрашней охоте он убьет самую большую козу или, возможно, Изабеллу – не свершившееся сегодня удалось вчера. Он переел, перебрал вина, пренебрегать которым определенно вздорно, глупо, неприлично даже, он пьян и пьет козье молоко.

Луи вошел без стука, но, по издевательской деликатности, пятясь раком. Чтобы никто не подумал, что он это видел.

– Нубль, говорибль, – Карл продолжал вцеживать в себя молоко.

– Тебя отец. Вас. Призывает отец. Паппи-и-инька.

Ему, Луи было позволено. Ему прощалось. Луи был мальчик-пай. Ппа-и-инька.

– Ийо-ийо-голариориорио-рио, – швейцарским молодчагой-свиристелем взверещал Карл и утоп в молоке с головой. Граф Шароле – страус, ийо!

* * *

Одетый в черное с золотом сын Филиппа Доброго после нашего взаимоприятного с последним общения приглашен был и вошел незамедлительно. О большом будущем государя блеск в глазах, мокрота волос, напористая походка свидетельствовали. Наше поведением воителя веры возмущение к сему прилагаем, ибо.

– Ну же? – бросил Карл, появляясь в дверях, вперяясь в двух доминиканцев, переводя вопрошающий клин подбородка на отца, попирая важность момента, почтенье к старшим, дух эпохи.

– Ознакомьтесь, – спокойно предложил Филипп, протягивая сыну документ.

Граф Шароле быстро, решительно и развинченно подошел и взял, что давали. Двумя руками, на всякий случай, чтоб не дрожало.

– Ин сакра, – громко прочел он и, прошевелив губами всё до последнего вензеля, повел плечом, словно бы понимал язык Вергилия, Августина и Каликста, но был возмущен ересью, предложенной его вниманию.

– Да, – согласился Карл наконец. – Очень красиво. В углах херувимы.

Клирики переглянулись, ибо Карлус над нами насмеялся. Давно в миру способные с почтением гласу Рима внимать и бескорыстно на щите двухчетвертном крест святой нести люди перевелись. Мы же смиренно Карлусу были улыбаться и о Турке Мегметусе, что третий год распускает зловоние в былой ромейской столице, повествовать только.

Папские легаты озалповзорили Филиппа. Тот согласно кивнул.

Восемь человек внесли кресло, ширму и прочие аксессуары, неразличимые в своей хаотической целокупности. Сейчас будет спектакль.

* * *

Облаченный в порфиру сидит в кресле. Двое за его спиной с чувством исполняют «Domine caeli» . Двое других, размахивая пичугами на шестах, своими действиями отвечают спокойствию и благолепию. Обращаясь к Карлу, порфироносец сообщает: «Я – Константин Палеолог, император ромеев».