Дети земли и неба - Гай Гэвриэл Кей

Его отец, которого обычно бывает трудно отвлечь, кажется, без ума от вдовы доктора. Конечно, он ведет себя сдержанно и респектабельно. Отец и брат никогда не делают ничего, что не было бы респектабельным. Старший Дживо искренне благочестив; старший сын также искренне боится совершить какой-либо большой грех.

Марин часто представляет себе, как бы он жил вдали от дома.

На Страден много людей, они идут от особняка Дживо по направлению к дворцу Правителя у гавани. Само их движение туда служит развлечением, понимает Марин.

Стоит ясное утро, прекрасная весенняя погода. Лето в Дубраве жаркое. Люди, если могут, уезжают из города в сельскую местность, на побережье или на острова. Они ездят друг к другу в гости, пьют вино, охлажденное в погребах, в ожидании осеннего урожая и более прохладной погоды. Марин обычно старается оказаться на борту одного из их кораблей, идущих в другие края, куда угодно.

Люди, мимо которых они проходят, с нескрываемым любопытством смотрят на женщин — на разбойницу с луком даже больше, чем на вдову из Серессы. У них неприветливые лица. Леонора Мьюччи здесь не кажется чем-то необычным, хотя молодые женщины рассматривают покрой ее черного платья и прикидывают, как изменить свои собственные платья. В Дубраве моду диктует Сересса, даже в большей степени, чем придворные.

Но женщина из Сеньяна, с ее размашистой походкой и прямой спиной, — вот на нее стоит смотреть. Она убила, по крайней мере, одного человека, возможно даже многих людей. Она также не пожелала сменить свой пиратский наряд, носит его под верхней красно-синей туникой, хотя и позволила слугам постирать его, и с большой радостью приняла ванну. Даже два раза. Волосы ее подколоты наверх и убраны под кожаную шляпу. При ней ее пес. Марин уже понял, что он всегда при ней.

И пес, и женщина, отметил он по дороге, держатся настороженно. Не было бы чем-то неслыханным, если бы кто-то убил на улице своего врага, а Сересса могла уже определить свои планы насчет нее. Они знают, что здесь есть агенты Серессы, о некоторых догадываются, но отец Марина часто говорил, что если бы они знали всех шпионов, Сересса была бы менее могущественной, чем ее считают.

«А это не так», — всегда прибавляет он.

Он видит, что прямо перед ними идут женщины семьи Матко. Они вышли на улицу, терпят яркий свет солнца, чтобы лучше их рассмотреть. Он смотрит на Кату, хорошенькую и нарядную, и думает (возможно, несправедливо), не поспешит ли она сейчас заказать себе платье такого же фасона, как у женщины из Серессы, пока в ее памяти еще хранятся все его детали.

Когда они проходят мимо, он вежливо кивает всем троим, матери и двум дочерям. Он видит, что глаза Каты смотрят на него, а не на Леонору Мьюччи, и не на женщину из Сеньяна, и что у нее неожиданно встревоженное лицо.

Женщины Дубравы обычно не делают ничего неожиданного, как подсказывает его опыт, — если ты примирился с мыслью, что некоторые из них любят впускать мужчин к себе в спальни. И что это, собственно говоря, не следует считать чем-то неожиданным.

Тем не менее пристальный взгляд на улице утром — это неожиданность. Вероятно, они с матерью посчитали его подходящим кандидатом на замужество, и она встревожилась, видя его идущим рядом с молодой, внезапно овдовевшей женщиной из Серессы, неоспоримо привлекательной.

Он слишком нервничает сегодня утром (хотя ему и не нравится в этом признаваться, даже самому себе), чтобы его это позабавило, как могло бы позабавить в другом случае. Он понятия не имеет, что произойдет на Совете. Весьма возможно, что Даницу Градек прикажут казнить. Она участвовала в нападении на корабль Дубравы, пираты взяли их товары и выкуп, убили доктора, направлявшегося сюда. За такие вещи люди умирали или отправлялись на галеры. На галеры женщину не пошлют, они не варвары, но ее могут повесить, и никто не скажет, что это несправедливо, или даже жестоко, несмотря на то маленькое возмещение, которое она постаралась им обеспечить, убив одного из своих товарищей.

Он пытался выстроить свою речь перед Советом в это утро. Его не смущала необходимость говорить публично, но он сознавал, что от этих слов может зависеть жизнь, висящая сейчас на волоске. Он также понятия не имел, что скажет Даница Градек, он совсем не понимает эту женщину.

В тот самый момент, чтобы сделать это утро еще более радостным, она останавливается посреди улицы. Смотрит назад. На женщин Матко.

Они все останавливаются.

— Что вы делаете? — шепчет ей Драго. — Мы здесь у всех на виду. Вы телохранитель, не забыли?

— Я помню, — отвечает она. Она продолжает смотреть назад. Потом говорит:

— Останьтесь с господаром Дживо, смотрите в оба глаза. Синьора Мьюччи, не будете ли вы любезны пройти со мной?

И Леонора подчиняется, без колебаний, оставив двух мужчин одних на улице.

— Она только что отдала мне приказ? — спрашивает Драго. Его голос — и выражение лица — в любой другой день могло бы позабавить Марина.

— По-моему, да, — подтверждает Марин. — Давай, охраняй меня. Будь начеку, капитан.

Он наблюдает за женщинами, которые идут назад, туда, откуда они только что пришли. Видит, как они останавливаются перед матерью и дочерями Матко.

Он не понимает, что все это значит, совсем не понимает. Это с ним бывает редко.

— Что ты делаешь?

— Тихо, пожалуйста, жадек. Послушай. Помоги мне, только тихо.

Она раньше не видела больших городов, таких огромных толп, и ей требовались некоторые усилия, чтобы не выдать свой страх. Но что-то в выражении лица одной из тех трех женщин, которые только что прошли мимо — матери и дочерей, по ее предположению, — послужило для нее предостережением.

Пока они шли обратно, она сказала Леоноре:

— Та, младшая, нам надо минуту поговорить с ней наедине. Сумеешь?

— Легко, — ответила ее новая подруга. Ее единственная подруга.

Она остановилась перед младшей из них, хорошенькой и нежной, с очень добрыми глазами. Леонора окинула взглядом платье девушки, сверху до подола. У Даницы не было никаких мыслей относительно этого платья. Совсем никаких.

— Можно переговорить с вами наедине, госпарко? Мне нужен совет, а ваше прелестное платье дает повод думать, что вы сможете мне помочь.

— Конечно! — ответила девушка. Она бросила взгляд на мать, но не так, словно спрашивала у нее разрешения. — Пройдемте сюда, в аркаде тише.

Они прошли туда. В аркаде, действительно, было тише.

— Чем я могу помочь, синьора? И можно мне сказать вам, как мы все сочувствуем вашей потере? Эти ужасные сеньянцы!

Она в первый раз посмотрела на Даницу, но этот взгляд не говорил «ужасная».

— Могу я узнать ваше имя? — спросила Даница. Они были одни. Чтобы их подслушать, пришлось бы очень постараться. — Мое имя Даница Градек. Возможно, сегодня утром меня решат убить.