Призрачные огни - Дин Кунц

Бешеный гнев прошел, и Эрик снова обрел способность соображать, насколько это было возможно в его состоянии. Он находился в полностью разгромленной спальне охотничьего домика, где порушил все, до чего смог дотянуться. В голове пульсировала сильная, резкая боль, более тупая боль ощущалась во всем теле. Суставы распухли и почти потеряли подвижность. Глаза жгло, они видели плохо и слезились. Болели зубы, а во рту ощущался вкус пепла.

Как и всегда после приступа ярости, настроение Эрика было мрачным. Ему казалось, что он живет в сером мире, где все краски выгорели, звуки приглушены, очертания предметов размыты и где любой свет, вне зависимости от источника, казался туманным и слишком слабым. Создавалось впечатление, что ярость иссушала его, забирала все силы, вынуждая снова восстанавливать энергию. Двигался он рывками, иногда неуклюже, и с трудом соображал.

Он сознавал, что, когда процесс заживления подойдет к концу, периоды комы и мрачного настроения обязательно исчезнут. Однако сознание этого не прибавляло ему бодрости, потому что заторможенный мыслительный процесс затруднял размышления о лучшем будущем. Его состояние было странным, неприятным, даже пугающим. Эрик чувствовал, что собственная судьба от него не зависит и что, по существу, он в своем теле как в ловушке, прикованный к этой теперь несовершенной, полумертвой плоти.

Шатаясь, Эрик пошел в ванную комнату, медленно принял душ, почистил зубы. В охотничьем домике, как и в доме в Палм-Спрингс, он держал полный гардероб, чтобы при переездах не собирать вещи, так что теперь переоделся в брюки цвета хаки, красную рубашку в клетку, шерстяные носки и пару тяжелых ботинок. Из-за окутывающего его серого тумана обычная утренняя процедура заняла больше времени, чем следовало: он не сразу справился с кранами душа, с трудом установил нужную температуру воды; постоянно ронял зубную щетку в раковину; проклял свои неуклюжие пальцы, которые никак не могли застегнуть пуговицы на рубашке; когда он попытался закатать длинные рукава, материал сопротивлялся так яростно, как будто обладал собственной силой воли; а чтобы зашнуровать ботинки, ему потребовалось поистине титаническое усилие.

Тут его снова отвлекли призрачные огни.

Несколько раз где-то на периферии зрения обычные тени принимались полыхать пламенем. Простое закорачивание электрических импульсов в его поврежденном, но заживающем мозгу. Иллюзии, вызванные перебоями в церебральных синапсах между нейронами. И ничего больше. Однако, когда он поворачивался, чтобы посмотреть прямо на эти огни, они не тускнели и не мелькали, как обыкновенные миражи, но разгорались еще ярче.

Каждый раз он смотрел на эти несуществующие огни все с большим страхом отчасти потому, что видел что-то среди них или за ними, что-то таинственное и пугающее: темные чудовищные фигуры, которые манили его к себе сквозь танцующие языки пламени. И хотя он знал, что эти фантомы – только плод его болезненного воображения, не понимал, что они означают и почему он их должен бояться, он дрожал от страха. А иногда, зачарованный этими призрачными огнями, слышал, что скулит, как насмерть перепуганный ребенок.

Пища. Хоть его генетически измененное тело и обладало великолепной способностью к регенерации и заживлению, ему все равно требовалась пища – витамины, минеральные соли, углеводы, белки, то есть те строительные элементы, с помощью которых поврежденные ткани могли восстанавливаться. И впервые после того, как он встал со стола в морге, Эрик ощутил голод.

Он нерешительно поплелся в кухню и подошел к большому холодильнику.

Ему показалось, что краем глаза он увидел, как что-то выползает из-под розетки на стене. Что-то длинное и тонкое. Насекомообразное. Угрожающее. Но он знал, что это ему только кажется. Он и раньше видел такие вещи. Все это симптомы поражения головного мозга. Ему следует просто не обращать внимания, не пугаться, несмотря на то, что он слышит топот многочисленных ножек этого насекомого по полу. Топ-топ-топ. Он отказывался смотреть. Убирайся. Он крепко держался за ручку холодильника. Топ-топ-топ. Сжал зубы. Убирайся. Звук смолк. Когда он снова рискнул взглянуть на розетку, ничего необычного там не было, никакого насекомого.

Только теперь за кухонным столом сидел его давно умерший дядя Барри и ухмылялся. Когда Эрик был ребенком, его часто оставляли с дядей Барри Хэмпстедом, который насиловал его, а он боялся кому-нибудь рассказать. Барри грозил, что побьет его, отрежет ему пенис, если он проговорится, и эти угрозы были такими страшными и реальными, что Эрик ни на минуту не сомневался, что дядя их выполнит. Теперь дядя Барри сидел за столом, положив одну руку на колено, и говорил:

– Иди сюда, милая крошка, давай поиграемся. – И Эрик слышал этот голос так же ясно, как тридцать пять лет назад, но в то же время знал, что ни сам человек, ни его голос не являются реальностью. И он боялся дяди Барри так же сильно, как и много лет назад, хотя и понимал, что сейчас уж ненавистному дяде до него не дотянуться.

Он закрыл глаза и мысленно приказал видению исчезнуть. По всей видимости, он простоял так, весь дрожа, минуту или больше, боясь открыть глаза, пока не будет уверен, что призрак исчез. Но тут он начал думать, что Барри в самом деле был здесь, и сейчас подбирается к нему, и может в любую секунду схватить его за половые органы, схватить и сжать…

Он резко открыл глаза.

Видение Барри Хэмпстеда исчезло.

Дышать стало легче. Эрик достал пакет бутербродов с колбасой из морозильной камеры и подогрел их на противне в духовке, сконцентрировав все свое внимание на том, чтобы случайно не обжечься. Терпеливо и неуклюже он подогрел кастрюльку супа. Сел за стол, сгорбив плечи и низко наклонив голову, и съел все, запив еду несколькими чашками горячего черного кофе.

Какое-то время он ощущал страшный аппетит, и от самого процесса еды чувствовал себя по-настоящему живым, более живым, чем когда-либо после своего второго рождения. Он откусывал, жевал, глотал, ощущал вкус – все эти простые действия снова возвращали его в мир живых с большей убедительностью, чем все, что он делал после того, как попал под грузовик на Мейн-стрит. На какое-то время настроение у него улучшилось.

Но тут Эрик начал медленно осознавать, что вкус колбасы не так остер и приятен, как раньше, когда он был полностью жив и мог по-настоящему оценить его; и хотя приближал свой нос вплотную к жирному, горячему мясу, не ощущал его острого аромата. Он уставился на свои грязно-серые, липкие руки, которыми держал бутерброд, и куски дымящегося мяса выглядели более живыми, чем его собственная плоть.

Неожиданно ситуация показалась Эрику презабавной: мертвец завтракает, ест колбасу, отправляет горячий суп, ложку за ложкой, в свой холодный пищевод, изо всех сил стараясь казаться одним из живущих, как будто смерть можно по желанию повернуть вспять, как будто жизнь можно вернуть, просто привычно приняв душ, почистив зубы, позавтракав, выпив кофе и посетив туалет. Он должен быть живым, потому что ни в раю, ни в аду нет колбасы и супа в банке. Так ведь? Он наверняка жив, потому что сумел воспользоваться кофеваркой и электроплитой, а вон там в углу тихо гудит холодильник «Вестингхауз», и хотя все эти предметы есть почти в каждом доме, их вряд ли найдешь на дальних берегах реки Стикс, значит, он наверняка жив.