С любовью, Старгерл - Джерри Спинелли

5 ноября

Приходила репортерша из «Утреннего ленапе». Все еще пытаются прославить меня. Хочет написать обо мне очерк. Я вела себя не слишком дружелюбно. Ответила на два или три вопроса, потом ткнула пальцем в горло: «Не могу говорить».

Она сунула мне свой блокнот: «Тогда пишите ответы!»

Я покачала головой: «И писать не могу». Схватила свои костыли, заковыляла вверх по лестнице и захлопнула за собой дверь в комнату. Потом услышала, как она во дворе завела свою машину. Наверное, заголовок будет такой: «Героическая злюка». Или что-нибудь в этом роде.

Но мне плевать. От костылей ужасно ноют подмышки. Нога чешется под пластиковым гипсом – а его можно снимать только на ночь. Глубоко вдыхать все еще не могу, но если бы и могла – от тоски бы это меня не избавило. Тоски по Корице. Моей самой маленькой подружке. Тут не помогут ни костыли, ни гипс.

8 ноября

Вчера вечером я поругалась с мамой (представляешь себе?). Узнав, что утром я собираюсь на Календарный холм, она буквально взбесилась.

– Никуда ты не пойдешь! Ты же еще на костылях! И хрипишь как старый граммофон!

– Ничего я не хриплю, – сказала я спокойно и рассудительно. Должен же кто-то из нас двоих сыграть в этой беседе роль взрослого человека.

Мама ткнула пальцем мне прямо в лицо. Щеки у нее покраснели.

– Нет и нет!

– Да!

– Нет. Разговор окончен.

Она повернулась ко мне спиной и зашагала прочь.

– Как хочешь, а я пойду, – сказала я спокойно и рассудительно.

Мама застыла. Плечи у нее словно одеревенели. Она обернулась. Глаза блестели. С ее губ слетело только одно слово: «Сьюзан…» – и всё. Она ушла.

Мама называет меня именем, данным при рождении, крайне редко – только если очень, ОЧЕНЬ расстроится. Кстати, вспоминаю случай, произошедший на второй день моего пребывания в больнице. Родители были у меня в палате. Папа стоял, мама сидела на стуле. Они старались веселыми выражениями лиц ободрить меня и отвлечь от мыслей о противной серой слюне и хрипах. Вдруг я зашлась в таком приступе кашля, что свалила капельницу и наполовину выдула из носа кислородную трубку. Отец выбежал из палаты с криком: «Сестра!» Пришла сестра и привела все в порядок. А когда она удалилась и я снова повернулась к родителям, то увидела, что папа стоит прямо перед маминым стулом, загораживая его от меня, чтобы мне не было ничего видно. Он по-прежнему бодро улыбался и крепко сжимал мою ладонь. Минуту спустя отец слегка отступил, и я снова увидела мамино лицо, тоже бодрое и улыбающееся. Но вот теперь я четко понимаю то, чего не поняла тогда: мое столкновение со смертельной опасностью выбило родителей из колеи гораздо сильнее, чем они позволили мне заметить.

Тем не менее…

На следующее утро перед рассветом я, как всегда, уже была на ногах и с мыслями только об оставленном в небрежении календаре. Я чувствовала, как время мчится прямо на меня – до зимнего солнцестояния осталось всего 43 дня, а столько еще всего надо сделать. Чем больше я об этом думала, тем сильнее убеждалась, что смогу тайком сходить на холм и вернуться так быстро, что мама ничего не заподозрит. Я надела свой гипс, оделась, потянулась за костылями… а их на месте не оказалось. Их вообще не было в комнате. Я открыла дверь, включила свет, выглянула в коридор. Кое-как дохромала до ванной. И тут нет. Тогда до меня дошло. Я тихонько поковыляла к родительской спальне, зашла внутрь. Мои костыли уютно устроились под одеялом рядом с мамой. Мой хохот разбудил ее.

– Папа наверняка был в восторге, – сказала я, забралась на кровать, легла рядом с ней так, что костыли оказались между нами, и обе мы благополучно проспали рассвет.

9 ноября

Корица жива!

Она вернулась!

Я пишу эти строки, а она сидит у меня на плече и покусывает меня за ухо.

Это событие стоит всех двадцати камешков!

Лежу я утром на диване, делаю упражнения на лодыжке, которым меня научили, и вдруг – звонок в дверь. На крыльце – двое. Один из них Арнольд. Вторая – какая-то пожилая женщина, ее я не узнала. Одета элегантно – в бежевый брючный костюм и бледно-зеленую куртку свободного покроя с серым меховым воротником. В ушах – овальные мозаичные серьги. Волосы – светлые, с вкраплениями более темных прядей. Улыбка – сияющая и уверенная, словно эта дама со мной давно знакома.

– Старгерл Карауэй? – спросила она.

– Да.

Она протянула мне руку. Пришлось пожать ее левой, так как под правой торчал костыль.

– Меня зовут Рита Уишарт, – она повернулась боком и жестом указала себе за спину, – а моего сына вы, кажется, знаете.

Я с улыбкой кивнула:

– Знаю. Здравствуйте, Арнольд.

Арнольд, как всегда, был в своей мшисто-зеленой вязаной шапке с помпоном и ярко-синем бушлате.

– Здравствуйте, – без всякого выражения отозвался он.

Таким образом я впервые услышала от него что-то кроме: «Ты не меня ищешь?»

Я пригласила их в дом. На улице было холодно. Приближается зима.

Ну, вот. Стою и улыбаюсь посреди гостиной, а сама думаю: что же могло привести их сюда? Забавная пара. Арнольд – крупный, массивный, смуглый, его мать – тонкая, изящная, яркая…

– У меня всего пара минут, – сообщила Рита Уишарт. – Я уже на пенсии, но до сих пор занимаюсь торговлей недвижимостью. Вот и сегодня показываю клиентам дом. – Она взяла сына за руку и крепко сжала ее. – Арнольд хочет вам кое-что показать. – Тот уставился в одну точку куда-то через мое плечо. – Арнольд?

Он запустил в карман бушлата руку и вытащил оттуда Корицу. Та, завидев меня, сразу шмыгнула ко мне на грудь и, зацепившись коготками, повисла на моей рубашке. Я завизжала так оглушительно, что Рита Уишарт вздрогнула. Я схватила свою подружку обеими ладонями, и мы принялись тереться носами и ворковать друг с другом так бесстыдно, словно были в комнате одни. На мои крики в тревоге прибежала мама: «Что случилось?» – но, заметив Корицу, тоже взвилась от радости.

Я представила их друг другу, и Рита наконец поведала нам историю.

Рано утром в тот день, когда случился пожар, Арнольд проходил неподалеку (они живут вблизи шоссе № 113). Несколько пожарных еще оставались на месте – обливали специальным раствором обугленные, дымящиеся руины. Арнольд остановился посмотреть. И тут увидел в почтовом ящике коричного цвета крысу. Он взял ее с собой на вечную свою ежедневную прогулку – с раннего утра до позднего вечера. А потом принес домой и разместил у себя в комнате. На следующий день его мать, узнав, что в доме у нее поселилась крыса, конечно, возмутилась и закатила сцену. Но зверек оказался чистый, ухоженный и очень дружелюбный (не говоря уже о красивом окрасе), так что она быстро успокоилась. Естественно, ей пришло в голову, что это чей-то домашний питомец – Арнольд-то сказал ей, что просто ее нашел, – но как быть дальше, Рита не знала. Не расклеивать же повсюду объявления: «Найдена домашняя крыса»?