Из Парижа в Бразилию по суше - Луи Буссенар

– Вы так добры! Но мы все-таки имеем слабость держаться за наши жизни, ибо других взамен нам не найти, и поэтому помощь ваша была для нас бесценной.

– Я о другом… Вы не должны считать себя чем-то мне обязанными и ждать тут моего выздоровления. Вам надо как можно скорее добраться до пролива. И я умоляю вас: идите! Возле меня останется Шолем, и, если обстоятельства сложатся благоприятно, я, возможно, еще догоню вас.

– Ну так вот, запомните раз и навсегда: даже если нам придется провести здесь всю зиму, даже если в погоню за нами пустятся исправники со всей Сибири и во главе с войсками, собранными в обеих – европейской и азиатской – частях России, и если даже нам будет грозить отправка в рудники, где добывают ртуть или окись меди, мы все равно останемся с вами! И вы только огорчите нас, настаивая на своем: мы решим, что вы о нас дурно думаете и считаете в душе, что мы – трусы, способные предать своего друга.

– Спасибо, дорогие мои! – растроганно прошептал Алексей. – Вы отлично знаете, что слова мои продиктованы исключительно заботой о вас. Мне так хочется, чтобы вы обрели свободу! Ради этого я даже готов расстаться с вами!

– Мы никуда отсюда не уйдем, – ответил Жюльен, – и не надо больше об этом. Правильно, Жак?

– Ваши аргументы, дорогой мой Алексей, как и упражнения в диалектике, лишены какого бы то ни было смысла и не выдерживают критики, а посему их не стоит и обсуждать. Мы остаемся с вами, что бы ни случилось, – решительно заявил тот.

– В таком случае буду лишь уповать на судьбу, чтобы верность нашей дружбе не погубила вас.

Такое пожелание было весьма кстати, потому что дурные предчувствия, терзавшие Алексея, скоро начали сбываться.

Есаул и четверо казаков, которых после позорной для них молниеносной схватки оставили связанными в чуме, были спустя несколько часов освобождены своими товарищами и вернулись в острог. Бывший исправник, не угомонившись, снарядил в погоню за беглецами целую экспедицию: северяне – народ мстительный!

Не сообразив, что беглецы могли, свернув с тракта, ехать чистым полем, есаул предполагал, что они, значительно опередив преследователей, будут спокойно, не опасаясь никого, останавливаться на почтовых станциях по пути к Нижнеколымску: поскольку их противник не обладал техническими возможностями связаться быстро с властями этого города, путешественникам нечего было бояться, что их схватят.

Прибыв на первую станцию, служилый огорчился: беглецов никто не видел. И тем не менее он продолжал гнаться за ними по почтовому тракту – и в таком бешеном темпе, что прибыл со своими солдатами в Нижнеколымск за несколько часов до открытия ярмарки. Оступившийся начальник уездной полиции решил обойти торжище, чтобы приглядеться на всякий случай к русским купцам и поспрашивать чукчей, не встречали ли они разыскиваемых им людей: было маловероятно, чтобы троим друзьям удалось проскользнуть незамеченными съехавшимися на ярмарку со всех концов кочевниками. И он не ошибся. Как известно из предыдущей главы, посулив щедрую порцию огненной воды, есаул развязал одному из торговцев язык, а тот, как оказалось, останавливался по дороге в Островное в стойбище, приютившем больного Алексея. Есаулу не терпелось немедленно отправиться туда, но чукча с привычным для его народа упрямством отказался уехать из села до окончания торгов. И тому пришлось, скрепя сердце, прождать целую неделю, находя утешение лишь в сообщении о болезни одного из беглецов: офицер был уверен, что спутники не бросят захворавшего товарища, и так как из-за сурового климата выздоровление в этих местах обычно затягивается, он надеялся, что успеет арестовать всю троицу.

Как только ярмарка закрылась, бывший исправник отправился с казаками в путь. Памятуя об обещанном ему невероятно щедром вознаграждении, проводник, ехавший впереди, ревностно выполнял свои обязанности. Отряд прибыл в стойбище за какой-то миг до того, как северное сияние ярко расцветило небосвод. И вовремя: поскольку Алексей почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы двинуться в дорогу, друзья на следующее утро собирались уже выезжать.

Выглянув из чума, чтобы полюбоваться сказочно прекрасным природным феноменом, Жак и Жюльен заметили впереди есаула и, сразу же узнав его, испытали своего рода потрясение. Тут же, с чисто французской горячностью, они решили напасть на своего злейшего врага, прежде чем тот отдаст приказ открыть огонь. Однако замысел этот был практически неосуществим: оружие и снаряжение вместе с мехами и провизией покоились в упакованном виде в санях, закрытых в сарае, в пятидесяти метрах от чума.

Неожиданное появление солдат, ржание коней и лай собак всполошили все селение. Распахивались одна за другой заменявшие двери шкуры, кто-то испуганно высовывался наружу, потом исчезал, и убогие жилища оглашались тревожными воплями.

Есаул, прекрасно зная, что ночью чукчи не пустят его в чум, умело расположил казаков, с тем чтобы местность хорошо просматривалась и никто не смог бы ускользнуть незаметно из стойбища.

Солдаты увидели при свете северного сияния сараи или, точнее, навесы, защищенные от ветра крепкой бревенчатой стеной только с одной, северной, стороны: туда обычно ставят сани и там же проводят ночь собаки и олени. Отведя в укрытие лошадей, они соорудили из приготовленного на корм оленям ягеля подстилку, чтобы подремать до утра «по-жандармски» – одним глазом.

Тем временем путешественники метались в ярости в своем уголке, как львы в клетке, и предлагали проекты один другого фантастичнее. Шолем, неподвижный, как ледяная глыба, молча предавался размышлениям. Замечания, которыми обменялись его хозяева, напуганные внезапным появлением казаков, подсказали якуту смелую мысль, и на хитром лице проводника мелькнуло подобие удовлетворенной улыбки. Находчивому охотнику пришло в голову устроить знатную заваруху между чукчами и служилым людом, исход которой был, пожалуй, заранее предрешен, поскольку первобытные племена отличаются бесстрашием и презрением к смерти. Ну и туго же придется преследователям!

Отметим в связи с этим, что коренные жители полуострова Беринга[70] издавна известны своей воинственностью, и русским не раз приходилось убеждаться на собственном горьком опыте, что если и можно порой одержать над чукчами верх, то поработить их нельзя.

Судите сами. Первая запечатленная хроникой встреча русских с чукчами произошла в 1701 году. В результате внезапного нападения чукчи были разбиты, оставшиеся в живых – взяты в плен. Но, предпочтя смерть потере свободы, они, так и не покинув родную их сердцу ледяную пустыню, перерезали друг другу горло. Однако победители недолго торжествовали: через три дня, объединившись, кочевники стремительно налетели на противника и полностью разгромили его.

Плачевно для русских закончилась и экспедиция 1711 года. В 1730 году полковник Афанасий Шестаков, потеряв в бою с чукчами чуть ли не все войско, был вынужден отступить. Когда же несколько месяцев спустя он задумал взять реванш, то пал в отчаянной схватке с туземцами, а его отряд был буквально растерзан. Только в 1731 году удалось капитану Дмитрию Павловскому отомстить за серию поражений и с триумфом войти в селение, стоявшее на месте нынешнего города Анадырь. Но и проиграв битву, коренные жители отказались подчиниться завоевателям и платить им подать. Однако экспедиции против них с той поры уже не снаряжались: хотя русские, как известно, отличаются огромным упорством, им пришлось сдаться перед несгибаемым мужеством обитателей тундры. Победы, одержанные сынами Крайнего Севера над регулярной армией, их свободолюбие, презрение к смерти так поразили русских, что на картах прошлого и начала этого века населенный чукчами полуостров окрашивался в отличный от остальных областей Сибири цвет, и название его сопровождалось выразительным по своему лаконизму пояснением: «Tiukschi, natio ferocissima et bellicosa, Russorum inimica gui capti se invicem interficiunt»[71].