Живой роскошный ад - Джон Хорнор Джейкобс

Мы прибыли ближе к вечеру. Нас горячо поприветствовали батраки и их семьи – красавицы в шляпах с цветами и ситцевых платьях, подростки, нарядившиеся для воскресной службы, и дети, которые бегали вокруг, пронзая своими тонкими голосками даже пыль, поднятую колёсами «Студебеккера». После жизни в пути я немного выпал из колеи и не сразу смог определить, что сегодня суббота; значит, почти все собравшиеся ждали «ребят от правительства» ещё с утра, когда была церковная служба. Нас приняли внутри церкви, состоявшей из одной комнаты. Проповедник – плотный темнокожий щеголь с превосходным низким голосом – поклонился и впустил нас, «дабы молодёжь спела и сплясала если не во славу Божью, то, без сомнения, на пользу нашего маленького общества». Я горячо поблагодарил его за такую редкую для сельского проповедника свободу мышления.

Мы установили «СаундСкрайбер», я собрал музыкантов за церковью и раздал им виски и сигареты. Среди этих четырёх главным казался Вестер Уайт – человек мощного сложения и неопределённого возраста, с высокими, благородными скулами. Ещё с тех пор, что я работал в клубе «Хэрроу», я знаю, как чернокожие любят шутить, будто белые не могут определить возраст негров, но я понял бы, что Вестер был старшим, даже если бы седина не проступала в его волосах, – по одной манере держать себя. Он выглядел невероятно усталым – вполне понятно для общественного устройства на Юге и положения Вестера в этом устройстве. Все его плечи и предплечья были испещрены шрамами, а на правой руке отсутствовали кончики пальцев, «но на гитаре, сэр, я играть не разучился».

– Позвольте задать вопрос, – попросил он, отхлебнув из бутылки виски.

– На здоровье, мистер Уайт.

Он замолчал и добавил:

– Только не называйте меня так, сэр.

– Как?

– «Мистером». Другой белый из местных услышит, точно не обрадуется.

– Потому что я назвал вас мистером?

– Именно так.

Я кивнул в ответ. В конце концов, я пытался проникнуть в их мир, значит, придётся оставаться открытым всему, что мне скажут, – даже самому неприятному. А неприятного, боюсь, будет немало.

– Что вы хотите спросить?

– Зачем приличному белому джентльмену приезжать сюда и просить нас, чёрных, вам спеть? – спросил Уайт.

Его товарищи засмеялись, и Кролик тоже, но я чувствовал, что Вестер Уайт совершенно серьёзен. Я собирался воспроизвести уже заученную наизусть дежурную речь насчёт миссии Библиотеки и так далее, но, кажется, он спрашивал не о том.

– Мир меняется, Вестер, – ответил я, – и, если ваши песни не записать, их забудут.

– Нет, сэр – Большой Майк, и Отис, и Джимми умеют петь всё, что умею петь я.

– Может быть, но вдруг Большой Майк поменяет куплет, или слово, или аккорд? Тогда песня изменится и уже не будет полностью вашей. А потом кто-нибудь выучит песню от него и тоже что-нибудь поменяет, и вот уже она совсем не похожа на песню Вестера Уайта.

Вестер шутя занёс руку, будто собирался ударить Большого Майка, и прикрикнул:

– Смотри, не воруй моего, Майк! – а Большой Майк сделал вид, будто закрывается, хотя был сантиметров на тридцать выше и обладал мощным телосложением. Покончив с этой дружеской потасовкой, Вестер ответил:

– Спасибо вам за ответ.

– Пожалуйста, – сказал я.

Когда бутылка опустела и сигареты погасли («Они смягчают голос как следует», сообщил Отис Стек), мы вошли в церковь. Часть паствы заскучала и ушла, в основном женщины с маленькими детьми, но многие из тех, кто моложе, остался.

Вестер решил спеть первым. Я поставил его перед микрофоном, объяснил, как правильно петь туда так, чтобы и гитару было слышно, и сказал:

– Желательно начинать со «Стаггера Ли», так как эту песню знают и белые, и чёрные.

– Никогда не любил особенно Стакера, но сыграть могу.

Я опустил иглу «СаундСкрайбера», начав резать пластинку, и произнёс:

– Запись начинается с мистера Вестера Уайта, – я указал на него. Вестер наклонился к микрофону и сказал:

– Здравствуйте, президент Рузвельт.

Я оглянулся на Кролика. Тот пожал плечами. Прошло несколько секунд.

– Можете начинать, мистер Уайт, – сказал я.

– Жду, пока президент скажет «здравствуйте», – ответил он. Кролик засмеялся, и я улыбнулся тоже:

– Боюсь, эта машина только записывает звуки, а не передаёт их.

– Жалко. А то бы я рассказал, что мы тут о нём думаем, – подмигнул мне Вестер. Не знаю, имел ли он в виду похвалу или критику, и, поскольку игла уже снимала ацетат, я не стал спрашивать.

Вестер начал играть. Его версия «Стаггера Ли» была для меня совсем новой: структура и тематика оставались знакомыми, в отличие от последовательности аккордов и зачина, которого я раньше не слышал. В этой версии повествование велось от лица Билли Лайонса (точнее, «Билли де Лайонса») и Стаггера Ли, которые играли в карты в угольной шахте. Подразумевалось, что Билли – белый, а Стаггер Ли – чёрный: это было интересным нововведением, а ещё интереснее было, что Билли Лайонс блефует и обманом выигрывает у Стаггера Ли его ковбойскую шляпу. Я знал разных мужчин, как белых, так и негров, которые удивительно сильно гордились своими шляпами, так что, если бы их отняли, это нанесло бы большой удар по гордости и душевному спокойствию владельца. Таким образом, убийство, совершённое Стаггером Ли, оказывается оправданным (насколько убийство может быть оправдано).

Однако получается, что в этой версии чёрный убивает белого. Когда я смотрел на собравшихся, ни один не глядел мне в глаза.

С этого момента песня оставалась весьма предсказуемой, но закончилась припевом про «злодея Стака Ли» – той же самой фразой, что повторялась в белой версии. Возможно, повторение слова «злодей» – защитный окрас, как серо-коричневое оперение куропатки в поле. Под конец необходимо было обругать Стаггера Ли, чтобы не обвинили в пропаганде насилия против белых; однако мелодия была ликующей, радостной.

Неудивительно. Как бы я хотел объяснить слушателям, что я – не те белые, которых они знают и под властью которых живут; что я сражался за них, что даже сейчас, в этой экспедиции, я по-прежнему сражаюсь за их культуру, презираемую большинством белых, потому что она не заслуживает исчезнуть, превратиться в прах истории без малейшего следа.

Но я слишком чужд, и между нами слишком много обид, а каждый день несёт с собой новые преступления и гнусные унижения. Я навсегда останусь наблюдателем извне и проживу всю жизнь снаружи, лишь заглядывая внутрь, никогда не видя их культуры изнутри.

Заглядывая внутрь снаружи. Наверное, именно так Вестер и его товарищи живут всю свою жизнь.