Белая королева - Филиппа Грегори

— Эдуард. Он на корабле, а вокруг шторм. И ночь. Не знаю, сумел ли его жалкий кораблик переплыть такое бурное море, потому что навстречу ему дул злой ветер, тот самый, что никому добра не приносит. Это был наш ветер, мама! Тот самый штормовой ветер, который мы с тобой вызвали, пытаясь не дать Георгу и Уорику высадиться на берег! Это было давно, но тот ветер так никуда и не делся. И теперь Эдуард попал в шторм, созданный нашими руками! И я видела, что мой муж одет как слуга, как бедняк, на нем даже плаща не было — впрочем, плащ он отдал владельцу этого суденышка. И наш Энтони тоже стоял там, на палубе, и у него не было даже шляпы. И Уильям Гастингс, и брат Эдуарда Ричард… По-моему, только они сумели выжить и бежать. Но они… — Я даже глаза закрыла, чтобы вспомнить все более отчетливо. — Они навсегда покидали Англию! Ах, мама, он скрылся и бросил нас! С ними все кончено. И с нами тоже. Да, я уверена: Эдуард бежал, и Энтони вместе с ним.

Мать, растирая мои ледяные руки, все пыталась меня обнадежить.

— Возможно, это был лишь дурной сон, просто сон, и ничего больше. У беременных женщин перед родами часто бывают всякие странные фантазии…

Я покачала головой и сердито отбросила одеяло.

— Нет! Я уверена: это было предвидение. Эдуард потерпел поражение и бежал.

— А как ты думаешь, он плыл во Фландрию? — тут же деловито осведомилась мать. — В поисках убежища у своей сестры, герцогини Маргариты, и Карла Бургундского?

Я кивнула.

— Ну конечно. Разумеется! Именно туда. И не сомневаюсь, он вскоре пошлет за мной. Эдуард ведь любит меня, любит наших девочек, он мне поклялся, что никогда меня не оставит. И все-таки бежал. Ах, мама! А Маргарита Анжуйская, наверное, уже высадилась на английский берег и направляется в Лондон, собираясь освободить Генриха. Нам тоже надо уносить ноги, надо увезти отсюда моих девочек. Мы не можем здесь оставаться, когда в Лондон войдет армия Маргариты. Если они застанут нас, мы до конца жизни не выйдем из тюрьмы.

Мать заботливо набросила шаль мне на плечи.

— Ты уверена, что тебе под силу такое путешествие? — уточнила она. — Ты считаешь, что надо послать кого-нибудь в порт и велеть подготовить корабль?

Я действительно колебалась. Я очень боялась путешествия по морю, ведь роды должны были вот-вот начаться, и все время вспоминала Изабеллу — наверное, она кричала от боли и ужаса, рожая на попавшем в жуткий шторм судне, когда рядом не было никого, кто мог бы ей помочь. А потом ее ребенок умер, едва появившись на свет, и даже священника рядом не оказалось, который бы окрестил малыша. Нет, я не решалась пойти на такой риск, не хотела, как Изабелла, рожать под яростный визг ветра в снастях. Я опасалась, что тот магический ветер, который мы с матерью вызвали когда-то своим свистом, по-прежнему хозяйничает над морскими путями; его злобной душе мало смерти одного младенца, вот он и высматривает на горизонте чей-нибудь неуверенный парус. И если этот ветер заметит в бурном море меня и моих дочерей, то непременно нас утопит.

— Нет, — ответила я матери. — Мне это действительно не под силу. По морю я плыть не решусь. Слишком сильно меня страшит тот ветер! Мы с детьми переберемся в Вестминстерское аббатство и будем там в безопасности. Там враги не посмеют нас тронуть. К тому же лондонцы по-прежнему на нашей стороне, они нас любят. А королева Маргарита не станет нарушать закон святого убежища. И уж точно король Генрих, если он, конечно, пребывает в здравом уме, ни за что и никому не позволит нарушить право убежища, поскольку верит, что миром правит всемогущий Господь. Уважая право убежища, Генрих прикажет Уорику нас не трогать. Да, мы с тобой возьмем наших детей, отправимся в аббатство и пробудем там по крайней мере до моих родов.

Прежде я слышала истории о том, как отчаявшиеся люди, требуя убежища, прямо-таки повисают на кольце в дверях церкви, с негодованием опровергая претензии тех, кто, к примеру, обвинил их в воровстве; как бросаются к алтарю, пытаясь поскорее коснуться его рукой, точно во время детской игры в пятнашки. Мне всегда казалось, что, получив убежище в церкви, эти люди питаются исключительно церковным вином, «кровью Господней», и священными облатками, «плотью Его», а спят на церковных скамьях, подкладывая себе под голову подушечки для молитв. Однако в действительности все оказалось не так уж плохо. Жили мы в крипте, построенной во дворе собора Святой Маргариты на территории аббатства. Крипта, правда, сильно напоминала погреб, зато из ее низких окон была видна река, а сквозь зарешеченное окошечко во входной двери можно было разглядеть даже большую дорогу на другом берегу Темзы. Теперь мы напоминали обычное бедное семейство, чье благополучие зависело только от доброй воли сторонников Эдуарда и жителей Лондона, которые всегда любили семейство Йорков и продолжали помогать нам, хотя мир в очередной раз и встал с ног на голову, так что Йоркам пришлось скрываться, а король Генрих опять оказался на троне.

Уорик вновь начинал набирать силу. Этот человек, убивший моих отца и брата и пытавшийся держать в плену моего мужа-короля, теперь победоносно вошел в Лондон вместе со своим невезучим зятем Георгом. И я, например, не смогла бы с уверенностью сказать, кем теперь является Георг: шпионом во вражеском стане, тайно служащим нам, или же — сума переметная! — он в очередной раз сменил хозяина, мечтая о мелких крохах с королевского стола Ланкастеров. Во всяком случае, я от Георга никаких вестей не получала, и сам он ровным счетом ничего не сделал, чтобы как-то обезопасить меня и моих детей. Он по-прежнему болтался в кильватере Уорика, «делателя королей», словно у него не было ни брата, ни невестки, и, по-моему, не терял надежды на престол.

Уорик, чувствуя себя триумфатором, первым делом вызволил из Тауэра своего старого недруга Генриха и провозгласил его полноправным правителем Англии, словно полоумный Генрих и впрямь был пригоден для этого. Теперь Уорик считался освободителем короля и спасителем Ланкастерской династии, и вся страна ликовала по этому поводу. Король Генрих был явно смущен подобным поворотом событий, но ему каждый день медленно и ласково втолковывали, что теперь он снова английский король, а его кузен Эдуард Йорк уехал куда-то в дальние страны. Возможно, Генриху сообщили даже, что мы, жена и дети Эдуарда, прячемся в Вестминстерском аббатстве, поскольку Генрих заявил — а может, кто-то другой от его имени, — что право убежища в святом храме остается неприкосновенным, и мы теперь могли чувствовать себя в полной безопасности в этой тюрьме, которую, впрочем, выбрали сами.

Каждый день лондонские мясники присылали нам мясо, а булочники — хлеб, к нам приходили молочницы, которые приносили бидоны с молоком из зеленых пригородов Лондона, а торговцы фруктами привозили для нас из Кента самые лучшие плоды своих садов и оставляли их у дверей аббатства. И все они говорили церковным служителям примерно следующее: «Это для нашей бедной королевы, которой так тяжело приходится». Потом они вспоминали, правда, что есть и другая королева, Маргарита Анжуйская, которая только и ждет попутного ветра, чтобы поднять паруса и вновь занять свой трон, и, стараясь замять неловкость, прибавляли: «Ну ясно же, кого я имею в виду. Главное, пусть ей непременно передадут эти фрукты, поскольку всем известно: фрукты из Кента больше всего подходят женщинам, которым скоро рожать! Они и ребеночку помогут появиться на свет. А еще передайте, что мы и ей, и ее деткам желаем всяческого добра и скоро опять придем».