Бред какой-то! - Шурд Кёйпер

Смирюсь ли я с этим? Люди в той стране живут так уже тысячу лет и ни о чем другом не мечтают. У них все в порядке, они счастливы. А я – нет. Но если я не интегрируюсь, не сдам моего экзамена по основам языка и культуры, то меня пошлют обратно в нидерландскую пустыню. Ради своих детей я до этого не доведу. Поэтому я сделаю вид, будто интегрируюсь. То есть останусь одним человеком, а изображать буду другого. Всю оставшуюся жизнь. Это и есть шизофрения. А ведь именно так затрахивают всех, кто ищет в Нидерландах политического убежища, по-настоящему затрахивают.

Блин, Дилан, ну где же ты?

Дедушка Давид много путешествовал. Самым красивым местом на земле считал Нью-Йорк. Потому что там собран весь мир.

– Знаешь, Салли Мо, там прямо не веришь своим глазам, – рассказывал он, – сделав один шаг, попадаешь из Италии в Китай, из Ирландии в Пуэрто-Рико, честное слово, пересек улицу – и пришел из Маленькой Италии в Чайнатаун.

И самое главное, рассказывал дедушка Давид, что китайцы остались китайцами, а итальянцы итальянцами. С какой стати им превращаться в американцев? Стопроцентных американцев все равно нет, разве что индейцы, но их в свое время истребили. Стопроцентных голландцев тоже нет, разве что комары, роившиеся здесь раньше в болотах. В Нью-Йорке разные национальности живут раздельно, почти не замечая друг друга. И никаких проблем. Примерно как марсианчики и маленькие венерианки, которые уже много веков ходят по земле незаметно для нас. И как я сама. И никто от этого не страдает.

Если смысл нашего пребывания на земле в том, чтобы мы были счастливы, то я бы сказала: не интегрируйтесь! Представьте себе, что в Нидерландах за пять минут можно пройти от Маленькой Сирии до Польской деревни, а потом на паромчике переправиться в Мароккотаун, а там на трамвае добраться до Суринама и на автобусе до Турции. И повсюду люди живут так, как им хочется жить. И мы можем познакомиться со всеми культурами с расстояния вытянутой руки. Какая бы у нас была чудесная страна! Как расцвел бы туризм! Но если китайские поэты, приехав в Нидерланды, должны стать нидерландскими поэтами… Даже подумать страшно. Тогда всему конец.

Слушай, Дилан! У меня есть для тебя вопрос: «Что хуже? Пожизненное заключение или смертная казнь?» – «А я заслужил смертную казнь, Салли Мо? Я сделал что-то ужасное?»

Я слышу его голос у себя в голове. Это разговор, который состоится, когда он наконец-то вернется из этого чертова бункера. Если бункер еще не обрушился и Дилан не лежит, погребенный под бетонными обломками. А Джеки под Диланом.

– Да нет, это же не по-настоящему.

– Тогда лучше гильотина, а то мне придется пожизненно думать о содеянном.

В моем воображении мы с ним сидим на тех же мостках, где и год назад. Он очень хорошо выглядит, этот Дилан.

– А по мне, так лучше пожизненное заключение, – говорю я, – я ведь и так всю жизнь жила в тюрьме, только наизнанку. Я не хотела вылезать из заключения. И никто меня не посещал. И если получишь пожизненное заключение, то за хорошее поведение тебе наверняка немного скостят срок, и в семьдесят четыре меня выпустят – идеальный возраст, чтобы выйти за тебя замуж.

– За меня, Салли Мо?

Самое замечательное в воображаемых разговорах – это то, что в них говоришь все что хочешь, не боясь.

– Но ведь я к тому времени уже буду обезглавлен!

И мы целуемся вовсю. Но вот беда: я видела Дилана уже без головы и поэтому, целуя, все время промахивалась. Я бы без головы выглядела намного лучше, а Дилан нет.

Сестрица Салли Мо, ты высоко сидишь, далеко глядишь, видишь ли ты кого-нибудь? Да, сюда приближается человек, вон он, за деревьями. Не мой ли это дружок Дилан, мой принц на белом коне, мой спаситель, моя любовь, мое будущее? Он хмурится. Это хорошая новость.

16 июля, четверг, 17:19

Я видима. Полностью. Совершенно. С головы до пят. Голая. Как кролик, с которого сняли шкуру. Все напоказ. И все всё видели. Йес! Это ужасно и прекрасно – стоять вот так, когда в тебя впились взгляды двенадцати глаз, словно рентгеновские лучи. Хотя большинство взглядов не проникали дальше моей оболочки. Но это неважно, потому что у меня… назначено… свидание… с Диланом! Это правда, чистая правда! Моя книга приближается к развязке. Я знала, я знала, я знала. Еще пять часов – и вперед! Ровно в пол-одиннадцатого мы тихонько вылезем из своих палаток! Пойдем «цветущею тропой утех» – в «Гамлете» это так называется. Доктор Блум мною бы гордился. У меня свидание!

Полчаса назад мы вместе вышли из бункера. Мы дотащили мопед по рыхлому песку до велодорожки и проводили взглядом Бейтела, который исчез за деревьями на бешеной скорости. Так что подаренный Джеки шарф развевался на ветру.

– Что хуже, Салли Мо, – спросил Дилан, – умереть после славно прожитой жизни или после бездарной?

– По-моему, то и другое неплохо, – сказала я, – после славно прожитой жизни ты благодарен за то, что выпало на твою долю, а после бездарной жизни – что все позади.

– Это не по правилам, Салли Мо, – возразил Дилан, – надо выбрать что-то одно. Если ты живешь славно, то тебе, по-моему, хочется жить и жить дальше. И ты не испытываешь никакой благодарности, когда жизнь вдруг хоп – и заканчивается.

– Хочется получить от жизни еще больше?

– Именно, – сказал Дилан.

– Это жадность, Дилан. Нехорошее свойство.

– Блин, Салли Мо, представь себе, что ты счастлива и тебе четырнадцать или там тринадцать лет.

– Ладно, я об этом подумаю, Дилан, это хороший вопрос. Вообще-то, я знаю, как хочу умереть.

– И как же, Салли Мо?

– Раствориться, как шипучая таблетка подсластителя в стакане горячего чая. Именно в стакане, а не в чашке, чтобы было видно, как я булькаю и исчезаю. А когда исчезну совсем, то для других жизнь станет слаще.

После этих моих слов Дилан спросил, не хочу ли я пойти погулять с ним ночью. Он назначил мне свидание! Осталось четыре с половиной часа. Пойду куплю что-нибудь в деревенском магазине. Лосося, что ли? И две вилочки, чтобы пальцы не зажирились. И еще бутылку сидра и два стеклянных бокала, не картонных и не пластиковых стаканчика. И мы выстрелим пробкой из бутылки на вершине дюны, и пробка полетит прямо в небо. У горизонта небо будет чуть розовое, а выше будет стыть бледная луна. Ну и колотун!

Началось с того, что Дилан в середине дня прибежал к моей палатке, весь красный, запыхавшийся, с испуганным лицом:

– Иди скорее, Салли Мо. У Донни в руках ружье, и он сошел с ума. А может, он всегда был отъехавший, но раньше мы не замечали.

– Тогда я лучше останусь здесь.

– Но там Бейтел.

– В бункере?

Дилан кивнул:

– Донни учит его езде на мопеде.

– Охренеть, ему же всего восемь лет!