Мыши - Гордон Рис

— Какой? — мрачно усмехнулась я, ожидая, что это будет что-то вроде соломинки, за которую она посоветует ухватиться. — Какой, черт возьми? Что?

Мама уронила на стол записку шантажиста и заглянула мне в глаза, глубоко-глубоко. Ее лицо было мертвенно-бледным, словно посмертная маска из алебастра.

— Мы убьем его, Шелли, — произнесла она едва ли не шепотом. — Когда он придет сюда сегодня, мы убьем его.

Оглядываясь назад, я со странным ощущением вспоминаю, что слова мамы не шокировали меня. Я не пришла в ужас, как, наверное, следовало бы. Еще два месяца назад я бы, услышав такое, воскликнула, заикаясь от волнения: «Ты в своем уме? Что ты несешь?», — но тогда я просто сочла возможным рассмотреть эту идею, хладнокровно, бесстрастно, по существу…

И первое возражение, которое пришло мне в голову, было вовсе не из области морали, а чисто практическое. Я вспомнила Человека-внедорожника, его крепкое бульдожье телосложение, бритую голову, козлиную бородку, злобные, цепкие маленькие глазки.

— Как, мама? Как мы его убьем? Человек-внедорожник — просто буйвол, он сложен как тяжелоатлет. Разве мы справимся с ним? Грабитель был пьян и вообще плохо соображал, что делал. Человек-внедорожник — совсем другая история.

— Мы не знаем, он ли это, Шелли. Ты опять торопишься с выводами.

— Но что, если это будет он? — настаивала я, не желая сдаваться. — Что, если придет он? Этот бугай прикончит тебя одним ударом в лицо. Тебе уж точно не удастся замаскировать синяк макияжем и пойти на работу как ни в чем не бывало. Как мы сможем убить такого здоровяка?

Мама молчала. Она просто смотрела на свои большие неуклюжие руки, которые лежали на столе, как два краба, выброшенные на берег приливом. Казалось, она что-то обдумывала, взвешивала, прикидывала, постепенно приходя к решению, которое явно давалось ей нелегко.

— Есть способ, — наконец сказала она, взглянув на меня со странным выражением лица — смущенным, слегка виноватым. — Я знаю как.

— Как?

— Подожди здесь.

Она тяжело поднялась со стула и вышла из кухни. Я расслышала топот ее ботинок по лестнице, скрип половиц в ее спальне, прямо у меня над головой, а потом наступила долгая тишина.

Оставшись одна на кухне, я снова почувствовала себя незащищенной и уязвимой. Что, если Человек-внедорожник явится сейчас, пока я здесь, внизу, одна? Что, если его лицо вдруг покажется в окне кухни? От этой мысли мне стало совсем жутко, и я крепко зажмурилась, чтобы не видеть кухонного окна. В нетерпении ожидая возвращения мамы, я мысленно твердила: скорее, мама, скорее, скорее, скорее!

Жалобный писк четвертой ступеньки подсказал мне, что она спускается, и я открыла глаза.

Я удивилась, когда увидела на ней бежевую флисовую кофту, надетую поверх рубашки, ведь день обещал стать на редкость жарким. Обе ее руки были спрятаны в большой нагрудный карман-кенгуру, который как-то странно топорщился.

Мама подошла к столу и, встав лицом ко мне, медленно вынула что-то из нагрудного кармана. В это мгновение солнце заглянуло в кухонное окно, моментально ослепив меня, и, только прикрыв глаза козырьком ладони, я смогла увидеть, что она держит в протянутой руке.

— Ты не избавилась от пистолета? — задыхаясь, выпалила я, не веря глазам своим. — Ты не отвезла его в шахту?

Мама еле заметно покачала головой.

— Но почему?

— Сама не знаю, — сказала она, пожимая плечами. — После вторжения грабителя я больше не чувствовала себя в безопасности и просто не смогла расстаться с ним…

После долгой паузы она продолжила:

— А может, в глубине души знала, что он нам понадобится…

Она осторожно положила пистолет на стол и села. Я попыталась встать, но ноги стали ватными, и я снова плюхнулась на стул.

Пистолет был похож на металлического скорпиона, его смертельное жало таилось на кончике серовато-сизого хвоста. Я смотрела на него со смешанным чувством брезгливости и восхищения. Он выглядел инородным телом в нашей кухне, на фоне зеленых пластиковых мисок, кулинарных книг, настенного календаря с собачками, пробковой доски с нашими фотографиями, моих детских стикеров, — он явно был здесь не к месту, этот по-настоящему мужской предмет.

— Он заряжен?

— Да. Шесть пуль.

— Ты знаешь, как им пользоваться?

— Это не трудно, Шелли. Снимаешь предохранитель и нажимаешь на курок.

Я покачала головой, оглушенная, потрясенная. Физическое присутствие пистолета как будто открывало мне глаза на тяжесть задуманного нами преступления.

— Почему ты мне не сказала, что сохранила его?

Мама неловко заерзала на стуле и отвернулась:

— Я… я не хотела расстраивать тебя.

— Расстраивать меня?

Но меня было не провести столь деликатной уловкой: я знала, почему она скрыла это от меня, — просто она больше не доверяла мне. После событий той ночи, когда я схватила нож и бросилась в сад за Полом Ханниганом, она уже не знала, на что я способна, что могу выкинуть, если вновь окажусь в условиях экстремального стресса. А может, она боялась, что я могу застрелиться или же выстрелю в нее?

Меня задело ее недоверие, но не настолько, чтобы я не смогла оценить иронию ситуации: в то время как я считала, что мама изменилась с ночи убийства Пола Ханнигана, что в каком-то смысле стала для меня незнакомкой, чье поведение было непредсказуемым, она испытывала те же самые чувства по отношению ко мне.

— Ты должна была мне сказать, — произнесла я. — У тебя не может быть от меня секретов. Я уже не ребенок. И не психопатка.

Мама бросила на меня страдальческий взгляд, и я увидела, что она уже пожалела о своих подозрениях. Она накрыла ладонью мою руку и виновато улыбнулась:

— Ты права, Шелли. Мне следовало сказать тебе.

Я не отняла руку, но не стала прощать ее ответной улыбкой — пока не вспомнила о своем секрете, который утаила от нее. Водительское удостоверение Пола Ханнигана до сих пор лежало в моей «потайной шкатулке». Во мне заговорила совесть, и я все-таки снизошла до улыбки, которую она так ждала (все нормально, никаких обид).

Мое внимание вновь привлек пистолет, черное дуло которого было направлено прямо мне в сердце.

— Ты уверена, что знаешь, как им пользоваться? — спросила я.

— Да.

Я опять увидела Человека-внедорожника, но на этот раз не он командовал у нас на кухне. На этот раз он стоял на коленях в углу, причитая и шмыгая носом, умоляя о пощаде, а я целилась ему в голову. Что бы случилось, нажми я на курок? Было бы все как в кино? И по его лбу растеклась бы лужица клубничного джема? И глаза стекленели бы, пока отлетала его душа? А потом он свалился бы на пол бесформенной кучей?