Дороги и люди - Константин Багратович Серебряков

один за другим все его странные и страшные романы и все то немногое, что имелось на английском языке об этом замечательном писателе. Сидела она там в окружении десятков томов часто совершенно одна, обычно до сумерек. И не заметила однажды, как неподалеку захлопнулась большая чугунная дверь. Сторож не увидел ее за томами Коллинза, запер фонды и ушел. А дело было в субботу. Наступали сумерки. Света тогда не давали. Увлеченная страшным уголовным романом Уилки Коллинза «The Law and the Lady» — «Закон и женщина», она вдруг спохватилась и сунулась было к выходу. И тут только поняла, что оказалась взаперти. Сколько ни стучала, сколько ни кричала — все напрасно. Вокруг — полная тишина. Суббота, — значит: две ночи и день на самой верхотуре, без воды, без еды, без света. До понедельника. Сперва это происшествие даже понравилось ей. Она начала рыться в окружавших ее полках, где была собрана французская литература XVIII века. Встречались здесь книги и с довольно пикантными картинками... Но сумерки сгущались, читать уже было невозможно, и к тому же появились крысы. Они спокойно шмыгали мимо нее и деловито углублялись в кожаные фолианты. Она сильно струсила. Кроме того, захотелось есть и пить. Наверху в чердачном окошке было круглое отверстие вместо фортки, видимо для «буржуйки». Она порылась в кошельке, нашла медяк, написала на бумажке: «Меня заперли в верхнем этаже библиотеки. Найдите сторожа и попросите выпустить». Затем водрузила на стол стул, поднялась на него, просунула руку сквозь отверстие и со всей силы швырнула на улицу медяк, завернутый в записку.

Петроград был всегда благовоспитанным городом. Не прошло и получаса, как в полной темноте, сквозь шорох крыс, деликатно поедавших фолианты, раздался скрип и в дверном проеме показалось освещенное свечкой сердитое лицо сторожа.

— Кто разрешил вам тут спрятаться? — проворчал он.

А она в ответ посоветовала ему впустить сюда пару кошек и с достоинством направилась к выходу. С тех пор Мариэтта Сергеевна считает себя некоторым образом постоянным жильцом Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина.

— Во время переписи населения меня должны были бы записать по адресу библиотеки, где я провожу целые дни с утра до вечера, — рассмеявшись, закончила она свой рассказ.

— Это, конечно, значительный эпизод вашей биографии, Мариэтта Сергеевна, но признаться, я не вижу связи между тем, что вы делаете сейчас, и...

— Вот тут-то я вас и поймала на первородном грехе несведущих людей, как утверждает Гегель. Все они, в том числе и вы, хотят иметь дело только с результатом явлений, считая результат целым предметом. Гегель же говорит, что целое — это Werden, то есть весь процесс становления, а результат — только конечная точка этого процесса. Гегель, как и Гёте, сказал это задолго до Дарвина... Тот факт, что я сижу сейчас над «Феноменологией», и есть начало искомого вами результата, то самое Werden, в конце которого и ляжет на стол моя будущая работа...

Я придвинул к себе лист бумаги.

— Что это вы собрались записывать? — вдруг грозно прервала себя на полуслове Мариэтта Сергеевна. — И не вздумайте!

— Почему?

— Гегель — моя сегодняшняя тема. Я засекречиваю ее. А вы наведете на мою тему философов, и они опередят меня.

— Спасибо! Вот вы и проговорились. Впрочем, нет худа без добра. Поймите, в вашей беседе со мной вы как раз первой и делаете заявку на эту тему... Постойте, постойте, ведь приближается двухсотлетие...

— Вспомнили все-таки! Да, Гегель родился 27 августа 1770 года... Но если вы думаете, что я буду писать вообще о Гегеле, вы ошибаетесь. Ни один философ не додумается до моей темы. Я заинтересована лишь одной проблемой, которой он коснулся. И для этого снова перечитываю всего Гегеля. Впрочем, об этом сейчас не время...

И тут, взглянув на часы, восьмидесятидвухлетняя Мариэтта Сергеевна со студенческой лихостью внезапно схватила свою сумку, набитую тетрадями, и, заявив, что ей пора в библиотеку, выставила меня из номера...

XV

«Секрет» свой Мариэтта Сергеевна раскрыла в августовском номере «Нового мира» за 1970 год: к двухсотлетнему юбилею Георга Вильгельма Фридриха Гегеля она опубликовала на страницах этого журнала новую работу «О природе Времени у Гегеля».

Вот, оказывается, почему Мариэтта Сергеевна перечитывала в ленинградской Публичной библиотеке «Феноменологию духа», выискивая у Гегеля разбросанные там и сям мысли о времени и пространстве — проблеме, которая волнует писательницу с давних пор.

Последняя философская работа Мариэтты Шагинян написана в органической связи с ее Ленинианой. В разделе «Заключение» она снова возвращается к Ленину, размышляя о том, как гегелевские прозрения о природе времени воспринимал Ленин и как он сам мыслил о проблеме пространства и времени.

XVI

Судьба и время помогли Мариэтте Шагинян написать «Четыре урока у Ленина», завершающую книгу четырехчастной Ленинианы — «Семья Ульяновых».

Четыре урока — это четыре главы: «Воспитание коммуниста», «По следам Ильича», «В библиотеке Британского музея» и «Рождество в Сорренто». Все новые и новые черты образа Ленина, неисчерпаемого образа!

Эту книгу можно назвать старым термином «опыты». Или «этюды». Это серия духовных встреч с сокровищницами ленинской мудрости. Писательница постигает сокровенный смысл бытия, истории, ее движения через Ленина.

Но, называя эту книгу старыми терминами, я отнюдь не лишаю себя права сказать, что «Четыре урока» — это новаторская книга по своей форме, структуре, манере.

Если первые две книги шагиняновской Ленинианы — «Рождение сына» и «Первая Всероссийская» — подчинены канонам исторического романа, основаны на строгой документальности и названы романами-хрониками, а третья работа — «Билет по истории» (эскиз романа) — также выдержана в полном соответствии с жанром, отмеченным в скобках, то «Четыре урока у Ленина» — произведение, где уловить жанровую определенность невозможно. Это нечто синтетическое, в котором спаяны и художественный очерк, и философская публицистика, и документалистика.

Никогда за свою жизнь не увидев Ленина воочию, писательница воссоздает его живым, удивительно близким себе и читателю. Она ищет его следы на дорогах и в городах Франции, Италии, Швейцарии и на старой мрачноватой диккенсовской улице Грэйс-Инн в Лондоне, по которой в утренние часы шел Ильич в библиотеку Британского музея. «Шел под дождем и солнцем, под снегом и смогом, при фонарях и при слабом лондонском утреннем свете, — должно быть, с такою же