Двенадцать цезарей - Мэтью Деннисон

Он воспользовался своим шансом 15 января. Тем утром он был единственным сенатором, пришедшим на жертвоприношения Гальбы, поскольку император ничего не подозревал. Даже когда предсказатель предупредил, что опасность совсем рядом, он не обратился мыслями к Отону. Так второсортный переворот, плохо организованный и ограниченный по своим масштабам, сверг императора, став ответом наместников провинций на безрассудства последнего представителя рода Юлиев-Клавдиев. Гальба закончил жизнь на Форуме посреди сцен замешательства и паники: он случайно вывалился из носилок и был убит там, где упал. На бездыханное, искалеченное тело еще долго продолжали сыпаться удары клинков. Пизон тоже погиб, его вытащили из храма Весты и отрубили голову. Император и его преемник запоздало — когда Отон уже получил перевес в силах — пообещали заплатить денежное вознаграждение. Но было слишком поздно. Оставив свою «дойную корову», Виний, Лакон и Икел бежали — настолько же бесполезные для Гальбы сейчас, как и во время его скоротечного правления. Виния убили в спину во время побега, Лакон и Икел погибли позже, последнего распяли на кресте.

Эту жуткую гибель предсказали знамения (было бы странно, если бы они не сбылись). Когда Гальба осенью путешествовал в Рим, жертвенный бык, зарезанный и истекающий кровью, в ярости порвал привязь и атаковал коляску старика. В агонии, топчась и вскидывая ноги, он обрызгал Гальбу кровью. Император выбрался из коляски, и телохранитель, под напором толпы, чуть не ранил его копьем. Через три месяца предзнаменование полностью осуществилось как в отношении крови, так и опасности со стороны приближенных лиц. В смерти Гальбы присутствовало некое благородство, которое отсутствовало в его политике. Лежа на земле, он сам, без сопротивления и страха, подставил горло окружившим его солдатам. Его последняя команда была короткой и ясной: он «велел делать свое дело и разить, если угодно».

Отон был проклятым цезарем у Светония, Плутарха и Тацита. Их повествования сходятся в одном: знамения были против него. (Плутарх называет слухи о них «безымянными и весьма сомнительными».[179]) Окруженный прорицателями, в компании астролога, которого Светоний называет Селевком, а Тацит и Плутарх Птолемеем, восьмой цезарь Рима не обращал внимания ни на одно предсказание, за исключением единственного: он избежит недовольства Нерона, поскольку тот умрет раньше, и переживет последнего из рода Юлиев-Клавдиев, чтобы стать императором.

Его трехмесячное правление длилось только до весны и закончилось самоубийством. Его смерть была благородной, героической, в лучших традициях воинственной Республики. В исторических источниках эта сцена представлена в мужественной стилистике эпической поэзии или исторической живописи. Смерть Отона (очевидный контрапункт праздной жизни) доходит до нас как случай, некогда привлекший внимание британских учителей к римской истории: урок одной великой империи, поставленный на службу другой. «Если я в самом деле был достоин верховной власти над римлянами, мой долг не пощадить жизни ради отечества», — говорит своим войскам Отон у Плутарха.[180] В этих словах чувствуется дух Китченера и Киплинга без какой-либо предполагаемой пародии на возвышенность. Одинокий в свете наступающего нового дня, не жалуясь и явно не думая о личных страданиях, он заколол себя в сердце и был подобен жертвенному животному, чья пролитая кровь должна предотвратить дальнейшую гибель множества людей. Ему помог только стакан воды. Вначале он попрощался со своими людьми, а затем уничтожил корреспонденцию, опасную для тех, кто останется жить.

Тициан изобразил Отона как принца эпохи Возрождения. На сохранившейся копии его картины на боку императора висит меч, накидка скрывает сияющие доспехи. Волосы густые и вьющиеся (на самом деле он носил парик), руки сильные и жилистые (кожа гладкая вследствие частой депиляции). У Отона тяжелый подбородок, на щеках отросшая за день щетина (на протяжении всей жизни он использовал хлебные припарки, чтобы смягчить кожу и удалить поросль на лице). Выражение лица раздражительное, женоподобное, как и расслабленность позы, несмотря на волнующий фон гор и полутемного неба. Его внешность подтверждает слух, рассказанный Светонию его отцом: «Отон даже частным человеком всегда ненавидел междоусобные распри, и когда однажды на пиру кто-то упомянул о гибели Кассия и Брута, он содрогнулся». Его воинственный вид неубедителен. Большинство современников согласились бы с этим, если бы не знали того, как умер Отон. «Поверьте мне, когда я снова и снова повторяю, что с большею славою могу умереть, нежели править», — говорит он своим сторонникам.[181] По иронии судьбы, сама его смерть дает им повод сомневаться в этих словах, потому что это был момент апофеоза Отона. Это было отрицание прежнего вызывающего поведения, давней заурядности. Это, определенно, был не тот кривоногий, косолапый поклонник Исиды, который, мучимый недовольством, раздраженно спросил: «Что мне до непосильных задач?» Или, возможно, именно он — сдавшийся, когда возникли серьезные проблемы.

Плутарх описывает Отона как женственного и непривычного к командованию, а эти качества, в свою очередь, подготавливают почву для трусости, нерешительности и неверных суждений. Со временем совершенно авантюристическая борьба Отона за власть, роскошь и распутство будут сравниваться со скаредностью и строгой дисциплиной Гальбы и с обжорством и пьянством Вителлия. Это был показатель глубины, на которую пал римский трон к началу 69 года. «Судьба как бы нарочно выбрала из всех смертных двух самых бесстыдных, самых слабых и беспутных людей, дабы они верней погубили отечество», — сетует Тацит по поводу конфликта Отона с Вителлием.[182] Менее скептически настроенные источники тоже соглашаются с этой точкой зрения. «Да, нелегко было решить, кто из них двоих больший мот, больше изнежен, меньше смыслит в делах войны и сильнее запутался в долгах в былую пору бедности, — свидетельствует Плутарх.[183] — Задетое самолюбие спровоцировало переворот Отона, опрометчивость его погубила». Напротив, у императора отсутствовали эти черты характера. Прежде всего, Отона не выбирали ни легионы, ни сенат. Решение стать императором принял он сам, ни с кем не посоветовавшись, в отсутствие давления со стороны народа (за исключением неизбежной церемонии «отказа» от власти в сенате), проявив мелкое, эгоистичное честолюбие. То же происхождение имеет мужественное решение отречься от власти через самоубийство. Но он достойно расстался с жизнью, и существовали все признаки того, что при благоприятных обстоятельствах принципат Отона мог стать вариантом умеренной позиции Веспасиана. Знамения и окровавленные внутренности жертвенных животных распорядились иначе.

По правде говоря, в Марке Сальвии Отоне, транжире, бонвиване, щедром любовнике, не было ничего бездеятельного. Силой своей воли он продолжил восходящую траекторию недавней истории своей семьи. Карьера его проходила не через магистраты, по «пути чести», как того требовала традиция. Он пользовался близкой (некоторые утверждают, что слишком близкой) дружбой с Нероном, своим современником, с которым познакомился на одном из пиров у Клавдия. (Клавдий выделил его отца, Луция Отона, после того как тот разрушил заговор против императора. По этой же причине дворец украшала статуя Луция, и это была редкая честь. Учитывая веру римлян в наследственные черты характера, Отон не мог не получить выгоду от высокой репутации отца.)