Я слишком долго мечтала - Мишель Бюсси

– Вы шутите? Это ведь вы поцеловали меня первая там, на горе Мон-Руаяль, под крестом!

– Ну и что?! А как насчет вашего стриптиза – только что, за рулем? Разве это я попросила раздеваться у меня на глазах?

– Да, но вы прилетели сюда за мной!

– Верно, благодаря вашим намекам, коварный Мальчик-с-пальчик. Ваш гитарист, который продолжает свою одиссею…

Я думала, что он возразит: Это чистейшая случайность, что вы себе навоображали?! – но он молчит. Долго молчит, потом распахивает дверцу машины, включает свет в кабине и говорит, обернувшись ко мне:

– Если… если мы пойдем дальше, Натали, я уже никогда не смогу расстаться с вами.

* * *

Одну только ночь… Сколько раз я представляла себе, как скажу ему три этих слова.

Одну только ночь – и мы забудем друг друга, и каждый пойдет дальше своей дорогой. А теперь мой гитарист пытается связать меня обещанием.

Я уже никогда не смогу расстаться с вами…

Так клянутся женщины, Илиан, – женщины, а не мужчины.

Что ж, тем хуже, придется импровизировать. Я тоже не смогу с тобой расстаться, Ил. По крайней мере, до тех пор, пока не стану твоей.

Задние сиденья «шеви вэн» достаточно широки, там можно разложить матрас; там же стоят тазик и кувшин с водой для омовений в пути, холодильничек и газовая плитка, на которой они, наверно, готовят себе завтрак. Я прошу Илиана выйти и подождать снаружи, бросаю взгляд на его гитару.

– Илиан, мне хочется, чтобы вы продолжали играть. Играть на ваших четырех струнах – для меня одной. Обещаю, что больше ни о чем не попрошу, только этот приватный концерт.

– Клянетесь?

Я касаюсь его губ легким поцелуем и выпроваживаю из фургона.

– Я только хочу, чтобы вы продолжали играть. Я могу первой воспользоваться вашей «ванной»?

Когда Илиан наконец появляется, я стою у матраса, в свете потолочной лампочки, завернувшись в белую простыню. Я успела стереть косметику. Илиан бросает недоуменный взгляд на скинутое белье и черный карандаш для бровей. Наверно, считает, что стюардессы умеют приспосабливаться к любым условиям, спать где придется – например, в тесном закутке самолета. Наверно, Илиан действительно боится. Наверно, Илиан предпочел бы играть для меня на гитаре всю ночь напролет. Наверно, Илиан не дотронулся бы до меня. Наверно, Илиан уже знал, как сильно – если мы уступим желанию – нам придется страдать.

Но я-то не знала.

Я ничего не знала.

Ил встречается со мной взглядом и видит в моих глазах желание. И я читаю в его глазах то же самое.

Ил отступает на шаг, скрещивает руки на груди. Мотает головой. Жалобно лепечет:

– Вы же обещали, Натали… Простую серенаду… немного музыки, чтобы убаюкать вас.

– Я всегда держу слово.

И одним рывком сбрасываю простыню. Она падает на пол. А я стою перед ним обнаженная, в резком свете электрической лампы. Обнаженная… если не считать четырех линий, начертанных на моем теле черным карандашом для бровей, четырех струн – от горла до лона, идеально прямых на моем плоском животе.

Илиан смотрит как завороженный.

– Подойди, Илиан! Подойди и сыграй на мне.

* * *

– Ты меня бросишь?

Я не отвечаю. Утреннее солнце уже проскользнуло под мостом линии № 5 и ярко осветило нижние фрески парка Чикано. Несколько лучей пронзают грязные занавески на окошках фургона, как бы говоря: не заблуждайтесь, не такие уж мы слабенькие! Я сижу на матрасе, прикрывая грудь простыней.

La Soldadera с ружьем в руке охраняет нас снаружи.

Илиан сидит рядом, обнаженный, как и я. Он прижимает ладонь к моей спине; большой палец упирается в позвоночник, остальные раскинуты веером. Ил твердит:

– Ты меня бросишь, я знаю. Сейчас ты оденешься. Ты должна вернуться в аэропорт. Ты должна сесть в самолет. Ты должна вернуться к мужу. Ты должна растить дочку.

А я слушаю и мысленно умоляю: молчи, Илиан, молчи! Не говори ничего, не произноси ни слова! Как мне хочется положить голову ему на грудь, скинуть простыню и прижаться грудью к его животу… Но я только обвиваю руками его талию. Ил – мой пленник. Ил смотрит в окно фургона так, словно кто-то спилил прутья решетки, открыв путь на волю, и шепчет:

– Ты улетишь…

Я по-прежнему молчу. Сказать «да» значит умереть. Сказать «нет» значит солгать. Я не могу расстаться с Оливье. Не могу бросить Лору. Даже если эта ночь, проведенная с Илианом, превзошла по сладострастию все, что я доселе испытывала в жизни, даже если она навеки запечатлелась в моей плоти. Даже если меня никогда не любили с такой поэтической страстью. Отдаваясь Илиану, я чувствовала, что мое тело долгими часами было лишь инструментом, который Ил осваивал с бесконечным терпением, медленно открывая для себя все его гармонические лады, всю гамму звуков, от самых нежных до самых пронзительных, извлекая из него самые неожиданные мелодии, самые неистовые крики.

Сжимая все крепче и крепче талию Илиана, я кладу голову на его живот в самом низу и шепчу:

– Я ведь ласточка. Мы сможем видеться так часто, как ты захочешь. Я летаю по свету. И ты летаешь по свету…

– Так ты этого хочешь? Такой вот «пунктирной» любви?

Мое ухо прижато к его члену – слушает, как крепнет желание.

– Мы будем встречаться, когда только сможем. Обещаю тебе. А я всегда держу слово. И докажу это…

– Мне не нужны доказательства, Нати.

Его руки, скользнув в щелку между ног, мягко понуждают меня раскрыться, чтобы умастить пальцы соком моего желания.

– Знаешь, как поступают моряки?

– Кажется, заводят любовницу в каждом порту? Или любовника – если это морячка.

Большой палец Илиана достиг своего, проскользнул в меня.

– После того, как моряк наплавал больше пяти тысяч миль, он делает татуировку в виде ласточки. Она символизирует для него свободу. Я сделаю себе такую, Ил. Для тебя. Ласточка будет доказательством нашей вечной любви.

Моя голова передвигается на несколько сантиметров. Я прижимаюсь ухом к впадине пупка Илиана, мои губы ищут добычу. И, найдя, размыкаются, в последний раз…

– Мне мало одной этой ночи. Я хочу еще раз увидеть тебя…

…перед тем, как мой рот упьется огнем его желания.

Но тут звонит телефон. Или он зазвонил позже? А может, он звонил и раньше, но я его не слышала?

Звонок не умолкает.

– Ты не ответишь?

Мне хотелось сказать «нет» – плевать на все, тем хуже, пусть подождут. Но я все-таки дотягиваюсь до сумки и смотрю на экран смартфона.

Оливье. Два вызова.