Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма - Тина Ворожея

косточки, которую ему наверное дал наш жалостливый повар.

— Лимон! — позвала я его с порога.

Пес тут же бросил свое лакомство и виляя туловищем, хвостом и даже кажется влажным, черным носом, радостно кинулся в мою сторону. Он повизгивал, заглядывал в глаза и пытался подлезть мне под руку.

— У него записка под ошейником! Смотрите, Эмма Платоновна! — воскликнул профессор и потянулся к лохматой желто-рыжей шерсти.

Но Лимон коротко рыкнул, на мгновение блеснув белоснежными клыками, а затем словно извиняясь за такое поведение перед Стефаном Стефановичем, лизнул его руку языком. Но шею он подставил мне. Покорно и терпеливо ждал, пока я непослушными от волнения руками, снимала плотный, плетенный из кожаных ремешков ошейник.

Завернутая в вощеную бумагу записка, была аккуратно и тщательно заправлена под тонкие, коричневые ремешки, таким образом, что вряд ли могла потеряться по дороге.

Вощеная бумага лишь частично уберегла записку от влаги. Большая ее часть все же была испорчена вездесущим снегом, который растаял от тепла и начисто"съел"довольно длинный текст.

"Эмма, помоги! Лизу.... ", а дальше только фиолетовые потеки, да рыхлая ветхость промокшей бумаги.

Глава двадцать седьмая

К утру метель и буря стихли. Словно сама матушка-Зима, захотела помочь мне побыстрей добраться в город и посадила на цепь своих верных, свирепых псов — ураганный ветер и снежную вьюгу. Но они успели за эту неделю знатно повеселиться. Дорогу замело снегом так плотно, что она совсем исчезла. Белое, сплошное покрывало блестело на солнце мелкими бриллиантами, похрустывало свежим, тонким настом. Возможность добраться до города на мобиле была надежно погребена под метровым слоем снега и многочисленными, застывшими причудливыми замками и горными пейзажами снежными заносами, наметанными шальной, злой вьюгой.

Я чуть не заплакала, когда приложив козырьком ладонь в теплой, пуховой варежке к выбившимся из-под шапки прядям на лбу, вглядывалась в белое, торжественно-мертвое безмолвие.

— Ничего хозяйка, если мобиль не пройдет, так на лыжах всегда добраться можно, — густой и тягучий, словно застывшее на морозе подсолнечное масло, бас мужчины заставил меня вздрогнуть от неожиданности.

Обернувшись, увидела, что великан Григорий стоит позади. Он тоже приставил козырьком, красную от холода, широкую ладонь к меховой шапке и всматривался в белую, радужно сверкающуюю даль.

— Я лыжи недавно в кладовой нашел, ох и добротные, да ладные! На таких в город добраться за пару часов можно, — он лихо сдвинул шапку на затылок и улыбнулся мне щербатым, широким ртом.

От его искренней, хитроватой улыбки на душе стало спокойнее, появилась зыбкая надежда, что до города мы сегодня доберемся.

Ты Григорий, просто клад, а не работник! Только вот беда, я на лыжах никогда не стояла, а уж ходить на них наверное совсем не могу..., — тяжелый вздох вырвался у меня из груди и белым паром взметнулся вверх.

— Да, не огорчайся ты так, Эмма Платоновна! Это дело не хитрое, научишься! Наука в чем заключается? На лыжи становишся и палками — тырк, а ногами — шмыг, шмыг. И опять палками — тырк, ногами — шмыг, шмыг и так до самого города, — мужчина добродушно, легонько похлопал меня по плечу. — Я с вами, пойду, одну не отпущу. Пес тоже тут не останется, выть будет, если в доме запрем. В метель добрался до"Сладких Хрящиков", а в ясный день, как конь призовой поскачет.

— Эмма Платоновна, я тоже с вами в город пойду. Детям нужна помощь, я не могу остаться в стороне. Александр, мальчик серьезный, он бы просто так, собаку с запиской не присла бы! Беда, там случилась, большая беда! — голос профессора внезапно осип и он хрипло закашлялся на последних словах.

— Стефан Стефанович, вы так тихо больше не подкрадывайтесь, а то я ненароком зашибить вас могу, — гулко пророкотал Григорий. — Если, хозяйка согласна, то и вам лыжи найдутся. Ходить то на них умеете?

Профессор сурово сдвинул седые брови на покрасневшем от недавнего кашля, морщинистом лбу.

— Я в свои студенческие годы в соревнованиях участвовал, молодой человек! Да-с. И призы выигрывал, когда вы еще с валенок ростом были, — голос Стефана Стефановича дребезжал от сильного раздражения и еле сдерживаемого возмущения.

Пытаясь погасить назревающий конфликт, я спрыгнула вниз с высокого сугроба и зашагала к подворью"Сладких Хрящиков".

— Григорий, Стефан Стефанович, некогда спорить, даю час всем на сборы.

Мужчины выпрямились, словно по команде и согласно закивали головами.

Ровно через час, наш маленький отряд двинулся в сторону города. Первым прокладывал путь Григорий. Он шел сноровисто и ловко. Таранил снежную гладь, как большой ледокол, оставляя за собой четкую, глубокую лыжню.

Я прилагая максимум усилий шла следом, усердно старалась не сбиться с заданного ритма. Палками делала резкое — тырк, а ногами скользящее — шмыг, шмыг, все так, как и учил Григорий. Замыкал нашу процессию профессор, который действительно двигался на лыжах легко и свободно. Ну, а Лимон очередности не придерживался. Резвый и радостный пес, то вырывался вперед, то отставал обнюхивая заметенные стволы деревьев и ветки погребенных под снегом кустов.

К дому Загряжского мы так и пришли. Григорий впереди, а за ним мы с профессором, словно нанизанные на одну невидимую нить.

Двухэтажный особняк встретил нас не очень дружелюбно. Сначала не хотели открываться покрытые инием, кружевные ворота из чугуна. Но они не смогли долго сопротивляться могучему напору богатырского плеча. Задрожали, жалобно всхлипнули замерзшими, подмороженными петлями и роняя мелкие иголочки синего инея, впустили нас во двор.

Расчищенная дорожка привела к высокому крыльцу, и тут наш отряд был вынужден притормозить. Пока мы снимали лыжы, Лимон желтой молнией взметнулся по высоким ступеням и звонко залаял, царапая когтями белую, резную дверь. Она открылась почти мгновенно. Шурик бледный и взлохмаченный, в накинутом наспех теплом пальто, которое было подбито мехом лисы, выскочил на крыльцо и увидев меня, вдруг расплакался.

Он плакал совершенно по детски, размазывая по щекам слезы и шмыгая сопливым носом.

— Ну, Шурик перестань! — я отшвырнула лыжи и обняла мальчишку за худенькие плечики, которые вздрагивали под тяжелым пальто.

— Александр, мужчины не плачут! — раздался где-то рядом голос Загряжского и я подняла глаза.

Мой фиктивный муж тоже выглядел не лучшим образом. Куда подевался брутальный, самоуверенный красавчик?

Недельная щетина неопрятно топорщилась, отдавая сероватой, редкой сединой. Под сине-зелеными глазами, коричневыми пятнами расползлись тени. Их смяли легкие, первые морщинки.

— Эмма, какими судьбами? — голос мужчины глухо, надтреснуто заскрипел.

— Загряжский, так