Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

– Хочу. Велите принести. Вы написали брату?

– Да, – соврал Пушкин. Он собирался – но все никак не мог собраться. А послание требовалось страстное и вдохновенное, чтобы брат Михайла мог читать его в приличном обществе. Что-то вроде: «…здесь, в Спа, собирается отменное общество, на водах составились приятные кружки, в которых блистают дамы высшего парижского света. Мое лечение продвигается отменно, однако телесному здоровью сопутствует прекраснейшая болезнь сердца – я влюблен в лучшую из здешних дам и смею надеяться, что сам ей не противен…»

Пушкин встал, потянулся, бездумно улыбнулся, глядя в потолок. Он был очень хорош собой – и он не мерз, ему не было зябко в натопленной комнатке под отсыревшим суконным плащом, который пора бы сбросить. Бротар поймал себя на остром чувстве тоски: отчего он не молод, не крепок, не беззаботен? И тоска потащила за собой другое чувство: Пушкин вдруг сделался ему неприятен. Необходим – и неприятен. Без этого игрока и щеголя невозможно было осуществить план, одно его глупое слово брату Михайле – и все впустую, деньги потрачены напрасно!

Утешением служило то, что встреча с Пушкиным в Амстердаме по замыслу Бротара была первой и последней.

Будить спавшего в чулане пушкинского человека, Антипку, чтобы отправить его за служанкой, не имело смысла – да и лучше бы ему не видеть Бротара, чтобы сдуру не проболтаться о визите. Накинув шлафрок и подпоясавшись, Пушкин вышел из комнатки и вскоре вернулся.

– Нам принесут горячее вино и ужин, – сказал он. – Да снимите же наконец свой плащ, от него уже пар поднимается! Обещали подать горячую сельдь – они ее тут жарят в свином жире, едал я блюда и похуже, это вас по крайней мере согреет. И к вину – сыр двадцати сортов. Сыр и девчонки – единственное, что меня тут утешает. Сыр хорош, а девчонки толсты, глупы и на все готовы…

– А толстые голландские отбивные? С перцем, с пряностями? – спросил Бротар. – Поселившись тут, я даже удивился, насколько здешние жители знают толк в пряностях и в соусах. Удивить парижанина соусом – это, знаете ли, нелегко… Но слушайте. Я пришел ненадолго, а рассказать нужно много. Вам придется жить тут тихо и обходиться без карт, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания. Если на вас обратит внимание «королевский секрет» – считайте, мы погибли…

Пушкин посмотрел на него очень недоверчиво.

– Что вы успели сделать, господин Бротар? – спросил он.

– Успел я очень много, прежде чем открылось, что за мной следят. Я нашел в еврейском квартале мастера-резчика, который делает отличные штампы для букв, цифр и виньеток. Его медные штампы сделаны изумительно – ими можно пользоваться так, как красавица пуховкой для пудры, – без стука и шума. А главное – этот человек не сует нос в чужие дела. Затем я нашел в Зандике мастера по фамилии Каак, который взялся сделать формы для бумаги, такие, что от российских не отличить. И он их сделал, но не отдает! Вот, полюбуйтесь!

Бротар достал из кармана несколько листков, протянул Пушкину, тот посмотрел их на свет, присвистнул.

– Надо сравнить! Подождите, друг мой…

Российские ассигнации он держал в бауле, на самом дне.

Откопав их, он стал придирчиво сравнивать водяные знаки.

– Не трудитесь, я все проверял с лупой и с циркулем, – ворчливо сказал Бротар. – Не придраться! Обе формы Каак сделал за три недели и за десять червонцев. Он действительно отменный мастер – и редкая скотина! Знаете, что он мне преподнес? Он явился в гостиницу – вообразите, он нашел гостиницу, куда меня поселили господа из «королевского секрета», – и заявил, что догадался о моих намерениях. Он, видите ли, изготовив формы, наконец-то понял, для чего они нужны! Я посмеялся бы над тугодумом – это ведь и для голландца совершенно неслыханное тугомыслие, – но следующее его заявление ввергло меня в прострацию. Он потребовал свою долю в прибыли.

– Черт бы его побрал! А вы полагали, человек, делающий формы для гербовой бумаги, болван? – в ярости спросил Пушкин. – Все кончено, он уже наверняка пишет донос!

– Отчего бы ему писать донос? – спросил Бротар.

– Оттого, что вы отказались делиться с ним прибылью. Вы же знаете, что сие невозможно!

Пылкий нрав Пушкина проявлялся обычно некстати – вот и теперь он принялся вопить, не подумав, что за дверью может оказаться кто-то из гостиничных слуг. Они французский знают недостаточно, чтобы читать Вольтера, но слово «прибыль» наверняка опознают. А потом, если «королевский секрет» затеет розыск, за небольшое вознаграждение исправно доложат людям господина Поля о ссоре между двумя постояльцами из России, еще и приврут для важности.

– Отчего же? Я согласился заплатить ему, – отвечал Бротар. – Иначе он передал бы образцы бумаги, которые у него оставались, в полицию. Он требует не просто денег – он честный человек, господин Пушкин, и от такой честности у меня волосы встали дыбом. Я бы назвал это истинно голландской честностью – он ни единого су не хочет взять просто так, в вознаграждение, он собирается навязать мне товара на восемьсот гульденов.

– Какого товара? – спросил изумленный Пушкин.

– Бумажного! Я должен расплатиться с ним заказом. Итак, я по его просьбе, весьма похожей на угрозу, заказал ему партию бумаги в восемь тысяч листов, по два голландских штивера за лист. И он теперь исправно с этой бумагой возится. Настанет день, когда он ее изготовит…

– Восемь тысяч?! Да это же, это…

– Не так уж много, даже ежели ассигнации сторублевые. Заплатит ему «королевский секрет» – эти господа очень хотят поскорее запустить в оборот фальшивые ассигнации. И тогда я, получив и бумагу, и формы, отправлюсь в Санкт-Петербург…

– А я?!

Тут дверь отворилась и вошла служанка с подносом.

Там было все обещанное – и жареная сельдь, и сыр замечательной желтизны, и хлеб, и кувшин с горячим вином, и две фаянсовые кружки, белые с синим узором. Если бы этот поднос увидел художник – быть бы ему нарисованным и проданным за хорошие деньги под названием «Голландский натюрморт». Но его увидели только аббат-расстрига и бывший преображенец, выгнанный из полка за шулерскую игру. А им в тот вечер было не до возвышенных чувств и живописного искусства.

– Слушайте внимательно, – сказал Бротар, когда служанка сделала неизменный книксен и вышла. – Вы живете здесь и ждете знака от меня. Я еще сам не ведаю, как извернусь, но я сумею совершить подмену. Формы плоские, их удобно прятать, и господа из «королевского секрета» даже придумали, в чем именно они могут быть скрыты, – в музыкальном инструменте. Путешественник везет с собой в Россию клавикорды – что может быть невиннее? Остается самое трудное – подменить формы и прочее, чтобы нафаршировать клавикорды чем-то иным. А формы, штемпеля и часть бумаги тайно передать вам, чтобы вы после моего отъезда привезли их в Россию и доставили вашему брату.

Он налил в кружку горячего вина и медленными глотками выпил около половины. Подействовало все сразу – и жар, и пряный аромат, тоже имеющий, как видно, согревающие свойства. В горячее вино добавляли корицу, гвоздику, мускатный орех, но главное – крепчайший ямайский ром, и сам по себе обладающий причудливым вкусом. Впустив в себя этот жар и ощутив настоящее наслаждение, Бротар улыбнулся.