Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

Мишке такое объяснение, при всем его сходстве со страницей из плутовского романа, даже нравилось – оно было в его вкусе, а вот Воротынский подозревал вранье. И то, что французы (неплохо, кстати, говорившие по-русски) предложили отпраздновать встречу в трактире, его не обрадовало. Ему казалось подозрительным, что Фурье так откровенно желал с ним подружиться.

– А кабы не они – мы бы уже в каземате сидели, – сказал Нечаев. – И все дело с дурой бы открылось. Они же нас спасли! А теперь все еще может к нашей пользе обернуться…

– Сам ты-то веришь в то, что сказал? – спросил Воротынский. – Веришь, что твой Фомин нам заплатит? А коли веришь – объясни мне, убогому, отчего он так промедлил с этим венчанием?

Объяснить Мишка, понятное дело, не мог.

– А коли так – оставайся с дурой сам, а я пойду отселе прочь! Надоело! Можешь с ней хоть с голоду помирать! И знай, что уж теперь-то никаких денег от этого проклятого жениха не будет! Он ведь мог повенчаться в тот самый день, как мы дуру в столицу привезли. А он вместо того нас которую неделю за нос водит! Хватит с меня! Ищи себе другого товарища!

И Воротынский решительно пошел наверх – собирать свое имущество. Нечаев поспешил следом.

– Погоди, Глеб Фомич, погоди!

– Чего годить?! Говорю же – лопнуло терпение!

Мишка выругался.

Опять все сложилось неправильно. И опять – в последнюю минуту…

Нужны были деньги, немалые деньги. Во-первых, чтобы заплатить Воротынскому и удержать его. Во-вторых – продержаться, пока Денис Фомин не изыщет другой возможности тайно обвенчаться и не запустит руку в приданое, а кормить-то нужно семерых, включая в то число себя. В-третьих – покончить наконец с тем давним делом, после которого Нечаев не знал ни единой удачи. А способ разжиться деньгами был один. Опасный способ – а что в этой жизни безопасно?

Безвыходное положение не может длиться вечно. Мишка помянул все непотребные части тела человеческого и побрел наверх. Нужно было наново причесаться и придать себе вид довольного и беспечного кавалера.

Наверху было полное смятение. Воротынский и Маша бурно беседовали; увидев входящего Нечаева, замолчали, и это означало – речь шла именно о нем. Федосья была тут же, и по ее лицу Мишка ясно прочитал: услышала прегадкую новость…

Дверь в комнатку, где жили дуреха с гувернанткой, была полуприкрыта. Анетта не показывалась – и хоть это было благом, общей атаки Нечаев бы не выдержал. У него была одна странная особенность – он, не трусивший на поле боя, смелый и злой в фехтовальной схватке, не выносил, когда на него налетали с громкой руганью и упреками, пусть даже заслуженными. Мог попросту разрыдаться, разреветься, как малое дитя. Случалось это редко, хотя недовольство у окружающих Мишка вызывал частенько, просто он научился заблаговременно исчезать. А вот от Воротынского бежать было некуда – пришлось все выслушать.

Вдруг дверь отворилась и выбежала дуреха. Она чуть ли не в объятия к Нечаеву бросилась, прижалась к его плечу и заговорила сочувственно:

– Мишка, Мишка! Голубчик!

– Ишь ты! – невольно обрадовался Нечаев. – Новое слово! И ведь понимает, к чему применить!

Следом вышла Анетта.

– Она еще говорит: «чулочки», «пойдем», «там». За день – три новых слова, сударь. Теперь видите, что ее до сих пор не учили? – спросила Анетта. – Разве что ложку до рта донести. Катенька, дружочек мой, где чулочки?

– Дружочек, – повторила дура, гладя Мишку по плечу. – Там чулочки.

И, подобрав юбку, показала маленькую изящную ножку, проделав это весьма грациозно – словно собралась танцевать.

– Славная моя обезьянка, – сказал на это Мишка и неожиданно для самого себя поцеловал дуру в щечку, как чмокнул бы малое дитя. – Вот все устроится, Аннушка, тебе катины родители за науку хорошо заплатят. Ведь была – чурбан чурбаном, а теперь как речисто выговаривает. Может, при ней и останешься.

Воротынский смотрел на эту идиллическую картинку очень неодобрительно. Возня с дурой, не приносящая дохода, ему уже осточертела. Мишка поймал этот взгляд – и решился.

– Переплети мне косицу, Федосьюшка, да поставь щипцы на огонь, надобно букли загнуть, – попросил он.

– Куда собрался? – с подозрением полюбопытствовал Воротынский. Поскольку сам он собрался уйти, то и полагал, что Мишка может опередить его и сбежать первым.

– Дельце есть одно, – Мишка подошел к окну, чтобы понять, нужна ли ему плотная епанча, или на дворе сухо, и он может обогнуть здание быстрым шагом, не обременяя себя теплой одеждой. Погода не обрадовала – шел снег.

Он вдруг понял, что Воротынский прав: три месяца жизни ушли неведомо на что – денег они не принесли, кроме аванса, выданного Фоминым, и нескольких его подачек в счет суммы, которую он собирался выплатить из приданого. А ощущать бесполезность потраченного времени – сомнительное удовольствие. Была суета, были пустые хлопоты, как говорят гадалки и кофейницы, умеющие прозревать будущее по оставшейся в чашке гуще. Не было главного – чувства, что все делается правильно, и проистекающей из этого чувства радости. А радость была Мишке необходима.

Причесанный и опрятный, он накинул епанчу, надел треуголку – бережно, чтобы не сбить приглаженных волос.

– Вернусь через полчаса, – сказал он и, разумеется, соврал. У него были сложные отношения с временем – иной раз ощущал постукиванье секунд, а иной – часы проскакивали мимо беззвучно и исчезали бесследно.

– Мишка! – позвала дуреха.

Нечаев подошел, приобнял ее и погладил по слабо заплетенной рыжеватой косе.

– Я вернусь, обезьянка, – сказал он. – На кого ж я тебя, дурочку, брошу?

И поспешил прочь.

Обойдя дом, он вошел с Невского, поднялся в бельэтаж и отворил двери фехтовального зала.

Хозяин сего заведения, мужчина неизвестной национальности по имени Бальтазар Фишер, занимался с приятелем-фехтмейстером. Это не было учебной схваткой – скорее, их передвижения на середине зала напоминали менуэт с неторопливыми поворотами, но менуэт со шпагами в руках. Нечаев глазам не поверил – шпаг было четыре.

Фишер был человек в столице известный – ученик знаменитого мэтра де Фревиля. Сей господин, приехав из Франции, так хорошо себя зарекомендовал, что стал давать уроки придворным особам и был рекомендован государыне как учитель фехтования для наследника. Это была вершина его карьеры – мэтр де Фревиль стал своим человеком в высшем свете. Сейчас он обучал искусству шпажного боя кадет и готовил несколько учеников-фехтмейстеров, среди которых лучшим и самым способным был Фишер. По совету мэтра он открыл публичный фехтовальный зал на Невском – и сам де Фревиль иногда заглядывал в это почтенное заведение поучить уму-разуму гвардейскую молодежь.

Второго фехтовальщика Нечаев не знал. Подозревал, что это приехавший из Англии мастер клинка, который, собственно, и учредил на Невском Академию Фортуны, но раньше встречаться не доводилось.